Я потом встретил её два раза во сне. Это началось, когда мои сновидения начали связываться, одно за другим, в отдельную сторону жизни и тот город, где я вырос, стал понемногу разрастаться в тот другой город, который я уже никогда не покину, со всегда прямыми улицами и пустыми площадями, на которые с выстроенных в духе Палладио высоких зданий смотрят статуи, окружённые странными фигурами.
Первый раз это было в бараке. Меня привезли в поезде, где я всё ещё был не в себе (это не сон), и потом погнали в строю других на задворки Петрозаводска, где передо мною открылось зрелище, достойное самых клеветнических фильмов из советской жизни: представь себе хмурый ноябрьский день с мокрым ветром и улочку, стеснённую какими-то хатами и казармами, над которыми громоздится тёмный завод. Из окон высовываются, угрожают, хохочут раскосые рожи. (Что рассказывать. В душе я теперь убеждён, что самую правдоподобную картину всей этой жизни нужно искать именно в самой дешёвой литературе и кинематографии времён холодной войны. Я вполне согласен с тем, что по Тверской ходят медведи и разъезжают казаки на мохнатых лошадках. На самом деле всё ещё хуже. Я сколько раз замечал, что все эти медведи и разнообразные выблядки, которых встречаешь на страницах и на экране, ведут слишком человеческий образ жизни.) Это был стройбат. Нас поселили в клубе, который был устроен в громадном ангаре. Возможно, я преувеличиваю страх случившегося, но когда я впервые смог увидеть себя там в зеркале, передо мной возник некий сомовский юноша, которого я просто не узнал, такое было вокруг. Во сне всё тоже было странно. С моим другом Востровым, который тогда внешне представлял собой среднее между шаманом и Че Геварой, мы ходили по зарешёченным лестницам, по сторонам и на площадках которых сидели или висели, вцепившись в прутья, сумасшедшие или заключённые в синих робах. Это продолжалось несколько ночей, за время которых нам ни разу не удалось прийти куда-нибудь или хотя бы присесть. Я забыл, когда же нам удалось подыскать себе место, которое было образовано в какой-то темноте светом закреплённой сверху лампы. Мы оказались втроём. Вместе с нами сидела на корточках женщина, которую я уже встречал во время той самой прогулки по Лиговскому проспекту, брюнетка с длинными прямыми волосами и с бледным лицом, и её звали Магдалена, хотя было понятно, что это не имя, а такое же прозвище, как Офелия или Княжна. Снова совершенно ничего особенного, кроме того, что это была именно она, спустя, если я не ошибаюсь, больше года. Не то чтобы, ещё учитывая обстоятельства, я тогда придал этому особый смысл. Мне просто показалось, что я связан, однако, с этой женщиной, и ещё – что время и обстоятельства, которым подчиняются наши жизни, могут быть совсем разными.
В следующий раз я её увидел во сне, пожалуй, года три спустя. Это было уже одно из тех самых сновидений, которые до сих пор приходят ко мне в голову отдельно от остальных, потому что они происходят в том самом городе, который я упомянул, и связываются в отдельное время одно за другим. Но тут сновидение было особенно нелепым. Насколько я понял, я обвинялся в убийстве. В ту квартиру, которую я занимаю в этом городе, пришла женщина, которая была моим адвокатом. Это была она, на этот раз она была одета в белое газовое платье, и у неё на поводке путался бульдог, который мешал ходить. Она сразу подошла к окну, в которое светило очень крепкое вечернее солнце, и мы взялись за разговоры, хотя, точнее сказать, друг за друга. Вроде бы мы не были знакомы, но в ней всё было такой сплошной намёк, что совершенно перестаёшь слышать слова и теряешь голову, хотя с чего бы. Мы поцеловались, мы начали обнимать друг друга, и бульдог всё путался в ногах. Я впервые обратил внимание на то, что у неё тело, я целовал её плечи и возился с её платьем. Я уже в неё вошёл, и тут началось! За мгновение она изменилась, оттолкнула меня в кресло, куда я сел как дурак со спущенными штанами, и заявила, что теперь она поняла всё! В моей виновности не может быть никаких сомнений, и если она рассчитывала хоть на человеческую симпатию к обвиняемому, то теперь совершенно видно, что я такое и т. п. …Не знаю, стоит ли рассказывать этот сон до конца. Это был обычный бред, безусловно. Но всё-таки это была та же самая женщина, с которой связан такой загадочный эпизод в моём прошлом; единственная из всех недействующих лиц, кто ещё раз появился в моём сновидении, и сколько времени спустя!
Вот повод, по которому я задумался над тем, что сновидения на самом деле представляют собой совершенно действительную часть жизни, поскольку они могут вызывать такие же глубокие сомнения и быть такими же иллюзорными, как собственно действительность. Однако что такое была эта моя знакомая, если я её видел во сне точно таким же образом, как всех моих знакомых людей: в том искажённом нелепом виде, который может только точно свидетельствовать о том, кто тебе снится, и ничего не сказать о нём, кроме твоих собственных затаённых мыслей. Я начал этот рассказ с того, что это была не фантазия; к тому же это не было сном: я всего лишь увидал её пару раз во сне, как вижу многих. То ли ещё было.
Вот что произошло со мной снова глубокой осенью – хотя не стану грешить, что я точно помню, была это осень, зима или весна, потому что мой образ жизни и петербургский климат дают мне все основания сомневаться. Во всяком случае, семь лет тому назад. В те времена на Невском проспекте всё было для меня ещё громко, потому что мы с приятелями всё ещё могли встречаться в маленьких барах и кафейницах, разбросанных от Литейного проспекта и за вокзальную площадь. В одну такую вальпургиеву ночь, когда вода хлещет с неба и отовсюду, а улицы представляют собой нечто вроде сплошной груды зеркальных осколков, я расстался со своими приятелями и отправился плутать. Это был такой вечерок, что достаточно сказать – Гриша Рабинович вообразил, что он кот, мяукал ночью отчаянно и пробовал изодрать беднягу Коровина… Я очнулся в трамвае, который катил по Геслеровскому проспекту. От хмеля не было следа, я открыл глаза, чтобы увидать перед собой компанию старух, которые ждали, по всей видимости, моего пробуждения, и накинулись на меня за всё, что им пришлось терпеть в жизни. Я пробовал возражать, я сопротивлялся; одна из них врезала мне палкой; они вышли из вагона, оставив меня смотреть в пол. Через остановку трамвая я заметил, что сбоку стоит женщина. Она была одета в чёрное, как одевались многие мои приятельницы, в длинной юбке под жакет и с невероятно завёрнутым платком. Вагон подошёл к другой остановке. Она подошла, встала прямо передо мной и положила мне руки на плечи. Поцеловала меня в лоб и вышла. Ну, это была она. Я даже рассмотрел, как она зашла во двор одного из домов на Гатчинской, кажется, улице. Выскочил на следующей, помчался туда. Куда там. Это был такой же тёмный глухой двор, как тот, с которого всё началось, плотно обсаженный узкими окнами и с одинаково бессмысленными чёрными дверями.
………………………………………………
Ну вот, дорогой друг, я добрался только досюда. Мне уже надо вскочить и бежать сломя голову к поезду, где я должен передать эту дискетку твоей знакомой. Я не успел тебе рассказать, что было ещё дальше, как она мне встречалась на улице и как потом (только не смейся) была со мной в виде других женщин, одна из которых, кстати, стала одной из моих лучших подруг. Может быть, я успею сказать ещё одну вещь. Джорджо Де Кирико когда-то очень смешил публику, когда совершенно серьёзно рассказывал, что с детства встречает духов, которые бродят между людей, и одним из этих духов даже бывал его парижский галерист, Поль Гильом! Так вот, это правда, я теперь хорошо знаю, что это такое и как это бывает. Надеюсь успеть к поезду. Твой В. К.
