Эдуард Родити незадолго до смерти написал нам, что в болезни и одиночестве слова уважения, которые мы успели ему передать, поддержали его теплом и развеяли в грустных мыслях. Может быть, наши слова прозвучали ему из‐за Гиперборейских гор живым голосом безвременья, ждущего за болотистой рекой на островах? А в этих страницах – тепло последнего уюта, который только нам пока что кажется случайностью?
На память об Эдуарде Родити (1910–1992)
Несмотря на всю пестроту, разобщённость и необязательность современной англоязычной литературы, наследие Эдуарда Родити имеет в её перспективе особое значение, одновременно подспудное и исключительное. В атмосфере явочным порядком всё заполняющего постмодерна с его начётничеством и туристской широтой кругозора Эдуард Герберт Родити остаётся для своих младших современников прежде всего воплощением высокой культуры и её категорического императива, чуждого коммерции любого рода. Это был человек поразительной эрудиции и всеобъемлющей литературной активности. Биограф и автор глубоких, проницательных очерков о литературе и искусстве; написанная им творческая биография Оскара Уайльда и созданные им одновременно на английском, французском и немецком языках «Диалоги об искусстве» стали классическими книгами. Мастер художественного перевода, признанный едва ли не самым значительным в современной англоязычной словесности, переводивший на английский с четырёх языков и переложивший на французский и немецкий Уолпола и Бирса. Редактор и соучастник бесчисленных литературных начинаний. Наконец, автор, соединяющий в себе трёх писателей. Отмеченный в свое время Элиотом поэт, как шутили друзья, «эдвардианского» направления, автор книги изящных и по-новому ориентальных новелл «Услады Турции». Но вместе с тем и писатель, по собственному выражению, «в строгой еврейской традиции», иногда подписывающийся как Эдуард Д’Израэли Родити, потомок древнего сефардского рода, разбросанного по Средиземноморью и обосновавшегося во Франции, в Италии, Германии, Англии и в США, создавший обращённые к истокам гебраической мудрости и трагизму истории книги «Темница в темнице» и «Трижды избранник». За последние 20 лет вышли книги Эдуарда Родити – «Император полуночи», «Беспорядочный поэт», «Выберите себе свой мир», «Дневник ученика каббалиста», – впервые в 1928 году заявившего на английском языке о сюрреализме и с тех пор оставшегося верным этому постоянному изобретению опыта.
Первые поэтические шаги Родити, родившегося в Париже, были связаны с его друзьями, сюрреалистами Робером Десносом и Рене Кревелем и ведущим художником группы «неоромантиков» Павлом Челищевым; потом он был связан и с группой парасюрреалистов, Рене Домалем и Роже Жильбер-Лекомтом. Однако его литературная судьба зависела не от них, а от настроений совершенно иной англо-американской писательской среды. Здесь можно вспомнить его друга, другого молодого сюрреалиста 1920‐х, Пола Боулза, замолчавшего на 20 лет. Сам Родити – двенадцати лет отроду переводивший на древнегреческий и на латынь стихи Байрона, – с самого начала делил свои стихи на подражания и изобретения, разграничивая лирику, идущую от традиции подражания древним, и романтическое понимание поэзии как способа видеть и жить. Последний путь он считал своим предназначением, не требующим от него тех усилий и тех средств, к которым так часто прибегали многие его старшие друзья.
От рождения Родити был подвержен частым приступам астмы, обрекавшим его на длительное уединение, и припадкам эпилептического характера, о которых он не без иронии писал, что именно они дали ему своеобразный допуск «…в иные состояния и в те иные миры, которые так жаждали исследовать многие мои современники… Это сделало для меня вполне доступными и отчуждение от повседневной реальности, и познания об иных пространствах опыта. Любому, кого достаточно часто посещают дежавю или отстранение от происходящего, больше не нужны галлюциногены, и со временем я смог даже научиться испытывать эти явления или избегать их почти что по своей воле». На молодого Родити оказала большое влияние и встреча с жившим в Париже мистиком-каббалистом Ариэлем Бенсионом, который заинтересовал его традиционным еврейским тайноведением; этот интерес совпал с душевным кризисом, вызванным и утратой веры в «пророческие способности» человека, и поездкой в предфашистскую Германию (нацистский разгул сделал впоследствии из Родити страстного еврейского поэта). Каким бы разнообразным ни было писательство Родити, искусство всегда остаётся для него «белой магией», а «…мир, создаваемый магией искусства, может служить только обучению и посвящению, путём своего рода сосредоточения. Это то, что Данте в своей поэтике назвал анагогическим искусством».
Ещё до своего знакомства с сюрреалистами Родити знал и «Пророческие книги» Блейка, и «Ночные размышления» Юнга; в 1926 году он прочёл впервые изданные «Иероглифические истории» Уолпола, до сих пор малоизвестные «сказки» автора «Замка Отранто», предвосхищающие самые смелые экстравагантности Раймона Русселя. Собственно говоря, истоки того настроения, которое Бретон вслед за Аполлинером назвал «сюрреализмом», Родити видел именно в английской литературе, над которой, по его мнению, рационализм никогда не довлел так, как над французской. Он не мог не оценить того влияния, которое прямо или косвенно оказали на него французские друзья, познакомившие его с Нервалем, Лотреамоном, Рембо, – Бекфорд, Льюис, По и Де Квинси. (Интересно заметить, что именно Родити в своё время предложил Бретону составить знаменитую впоследствии «Антологию чёрного юмора».)
Вместе с тем Родити считал, что к XXI веку фантастическое в искусстве стало приемлемым для англоязычной публики только в тех случаях, если оно «…или апокалиптическое и религиозное, как в работах Уильяма Блейка, или если над ним можно посмеяться, как над восхитительной чепухой, сочинённой каким-нибудь учёным-чудаком Льюисом Кэрроллом или Эдвардом Лиром для забавы детей и, как иногда оказывается, взрослых», в то время как «…в Англии движение дада и сюрреалистов приобрело, кажется, неизбежный аромат не то часовни, не то детской». Во французском литературном сюрреализме он ценил как раз то, что тот «…был обязан своим происхождением странному союзу Небес и Ада… то есть неожиданному слиянию романтического мистицизма, унаследованного от Новалиса, Нерваля, Бодлера, Рембо, Малларме, и того постромантического и реалистического шутовства «Бювара и Пекюше» Флобера или фарсов Эжена Лабиша, которое ведёт к беспощадному чёрному юмору Жарри и к нигилизму дада». Поэтому догматическому «богоискательству» Бретона, лирике Элюара или Шара он предпочитал абсурдизм Бенжамена Пере и патафизику Рене Домаля. В его собственных ранних работах опыты визионерского исступления сочетаются с автоматическим письмом свободных ассоциаций, ведущих в фантастический и абсурдный мир. В своих более поздних «постсюрреалистических» стихотворениях в прозе 1960–1980‐х годов Родити стремится «…покрыть в этих изобретениях довольно широкий спектр припоминаемых снов, словесных мечтаний, аллегорий, басен и сатиры того рода, который всё ещё обязан дада своим насмешливым нигилизмом. Временами запись припоминаемого сна вела меня к некоему новому сну наяву, разраставшемуся и приобретавшему всё новые грани смысла». В них Родити принимает реальность как «…найденный предмет очень неоднозначной природы, ведущей к нескольким интерпретациям». «Я выбираю, конечно же, те из них, в которых наиболее ясно проявляется моё ощущение личной угрозы от реальности как от чуждой и враждебной силы…». Он полагал, что в искусстве нужно стремиться к тому, что Элиот назвал «осью обращающегося мира», то есть «…к тому центру колеса… где движение перестаёт быть движением, а тишина перестаёт быть тишиной».
