Глава 49
Я просыпаюсь под звуки пения – Райкер негромко поет, повернувшись ко мне обнаженной спиной и подкидывая дрова в огонь в очаге. Я вижу, как напрягаются мышцы на его мощной спине. Я слышала эту песню в округе. Она такая печальная. Должно быть, его научили ей сестры.
Мои волосы влажны от пота, все тело вспотело, а во рту ужасная сушь. Я пытаюсь что-то сказать, но не могу произнести ни единого слова. Мне так жарко, словно я медленно жарюсь на погребальном костре. Собрав все силы, я сбрасываю с себя теплые шкуры.
Когда они с тупым стуком падают на пол, Райкер вздрагивает, но не тянется за своим саваном.
Наклонившись надо мной, он, обеспокоенно хмуря брови, касается моего лба. Кажется, я чувствую биение его сердца – или это мое собственное? Он смотрит на меня, и его лицо смягчается, а губы трогает чуть заметная улыбка.
– Жар спал.
– Воды, – с трудом выдавливаю из себя я.
Зачерпнув воды из ведра, он подносит ее к моим губам.
– Пей, но медленно.
Первый глоток так сладок, так изумительно холодит мое пересохшее горло, что я хватаю Райкера за руки и пью, пью. Половина воды проливается мне на грудь, но не все ли равно? Главное, что я жива. Я тереблю пальцами надетую на меня сорочку. Моя сорочка? Неумелые стежки, неровные подгибы рукавов. Он сшил эту сорочку сам!
– Спасибо, – шепчу я.
– Погоди меня благодарить, – отвечает он, снимая повязку с моего плеча. – Ты же еще не видела, что я сделал с плечом.
Я провожу большим пальцем по широкому розовому шраму на нижней части его живота.
– Это я сотворила? – спрашиваю я, вспомнив, как полоснула его ножом, когда пыталась убежать.
– Думаю, мы оба оставили друг на друге отметины.
Глядя на то, что осталось от мышц, на змеистые шрамы, стянутую кожу, я чувствую одно – благодарность. Именно это чувство я ощущаю. Райкер столько раз спасал мою жизнь, что и не счесть, но он все равно остается беззаконииком, а я девушкой, переживающей год благодати.
– Сейчас день? – спрашиваю я, глядя на шкуру, которой закрыт дверной проем.
– Хочешь посмотреть?
– Даже если бы я могла передвигаться, разве это не опасно? – спрашиваю я.
Он протягивает руку к потолку и открывает люк. Я слышу, как с крыши на землю падает напитанный водой снег.
Солнце ослепляет мои глаза, но мне все равно. Дующий с озера холодный ветерок бодрит меня. Я чую запахи озерной воды, глины и свежесрубленного кедра.
Райкер сворачивает в трубку большой кусок бересты и кладет ее на крышу через проем люка.
– Зачем это? – спрашиваю я.
– Наконец-то началась оттепель. Снег тает, и я не хочу, чтобы сюда попала вода.
Я все никак не привыкну видеть Райкера без савана, но мне нравится его внешность.
– Хочешь есть? – спрашивает он.
Я задумываюсь, потом говорю:
– Да, я голодна, как волк.
Райкер бросает на кровать мешок грецких орехов, и они рассыпаются, испугав меня.
– Тебе надо наращивать мышцы, – говорит он, вкладывая в мою левую руку стальные щипцы для колки орехов.
– Я не могу.
– Если тебе хватило сил достать из-под матраса тот ножик, то хватит и на то, чтобы колоть орехи.
– То было ради спасения.
– И это тоже. Тебе что, хочется голодать? Или есть сырое мясо вроде того, которое я бросил через ограду?
– Так это был ты? – спрашиваю я.
– А кто еще?
Я думала, это был Ханс, но Райкеру я этого не говорю.
– Тебе нужно браться за дело. Учиться добывать пищу.
Сев и прислонившись к спинке кровати, я беру орех и пытаюсь расколоть его, но как ни силюсь, щипцы даже вмятины на скорлупе не оставляют.
– Вот как надо это делать, – говорит он, легко расколов орех, высыпает его ядрышко в рот и широко улыбается.
Мой живот урчит.
– Я понимаю, чего ты хочешь добиться. – Я пристально смотрю на него. – Когда мне было пять лет, я гуляла с отцом по фруктовым садам. Он мог срывать с веток яблоки, а я нет. Я попросила его поднять меня, чтобы и я смогла сорвать яблоко, но он отказался, сказав: – Тебе хватит смекалки, чтобы добыть то, чего ты хочешь. – Я жутко рассердилась, но он оказался прав. В конце концов я нашла длинную палку и сбила одно из яблок. – Я смеюсь. – И должна признать, это было самое вкусное яблоко, которое я когда-либо ела.
Он улыбается, но в его глазах есть нечто такое… сожаление, грусть.
– А ты знаешь, кто твой отец? – спрашиваю я.
– Я родился в июне. – Он смотрит на меня с таким видом, будто я должна понимать, что это значит.
– А я в апреле.
– Тогда понятно, почему ты такая упрямая. Попробуй расколоть вот этот. – Он подкатывает ко мне еще один орех. – Я родился ровно через девять месяцев после того, как те, кого вы называете беззаконниками, вернулись с охоты.
– О, – говорю я, чувствуя, как вспыхнули мои щеки. – Стало быть, он беззаконник?
– Он был беззаконником.
– Прости… значит, его с нами больше нет?
– Не в том смысле, он просто ушел за горы. Уже давно.
Райкер раскалывает еще один орех.
– Он удачно поохотился, заработал много денег на новую жизнь. И предложил матери пойти за ним, но отказался брать с собой девочек. Он так и не научился смотреть на них не как на своих врагов.
– Также, как Андерс? – спрашиваю я, вспоминая о том, как он говорил о Мег и Тамаре.
Он тяжело вздыхает.
– Андерс сложный человек. Когда-то его мать пережила год благодати и вернулась в округ. Она избавилась от волшебства, но при этом чуть не умерла, и на лице у нее остался жуткий шрам. Жениху не понравилось ее новое обличье, и беднягу попросту изгнали.
– Я слышала эту историю от матери, – шепчу я. – Девушка из семьи Уэнделл…
Он пожимает плечами.
– Она ненавидела округ Гарнер. И все, что он собой олицетворял. И воспитала в этой ненависти сыновей.
– Выходит, у нее был не один сын? – спрашиваю я.
– Да, это редкость, я знаю. – Он собирает ореховые скорлупки. – Она очень их любила. Души в них не чаяла. Особенно в Уильяме, младшем братике Андерса… Он всегда был такой… веселый. Андерс хотел первым заполучить добычу, чтобы его младшему брату не пришлось этим заниматься. А теперь их больше нет…
– Из-за проклятья? – спрашиваю я.
Райкер кивает.
– Моя мать верит, что это случилось неспроста. Думаю, если бы на Андерса не пало проклятье и твой отец не спас его, мы с тобой сейчас бы не говорили. – Он смотрит на меня, и я понимаю, что его глаза такого же цвета, как жженый сахар. Раньше я этого не замечала.
