– Как ты можешь это делать? – спрашиваю я, и голос мой срывается. – Убивать невинных девушек?
– Невинных? – Он демонстративно смотрит на мое плечо – Здесь нет невинных. Уж кто-кто, а ты должна знать.
– Это вышло случайно.
– Случайно это вышло или нет, но ты даже не представляешь, на что способны твои «невинные». Проклятие. Я видел его собственными глазами. – Он подкидывает в очаг дров, и его плечи расслабляются. – К тому же на свете нет ничего однозначного. Смерть порождает жизнь… так любит говорить моя мать.
– Стало быть, у тебя есть семья? – спрашиваю я. Не знаю, почему мне в голову раньше не приходило, что и у беззаконников могут быть чувства… может быть семья.
Но ответа не следует.
– Послушай, мне совсем не хочется быть здесь – точно так же, как и тебе. Я просто пытаюсь вести беседу.
Он продолжает молчать.
Я шумно выдыхаю.
– Ну, как хочешь.
– У меня есть мать. И шесть сестер, – говорит он, не отрывая глаз от фигурок, стоящих на полке над очагом.
Я считаю их – семь штук. Я думала, они олицетворяют тех девушек, которых он убил, но вдруг это его семья?
– Шесть сестер? – спрашиваю я, пытаясь лечь так, чтобы лучше его видеть, но я слишком слаба. – Мне казалось, у женщин предместья не бывает столько детей.
– Верно, не бывает. – Он вешает котелок над огнем. – Это не кровные дети. – Он поворачивается ко мне, но не смотрит в глаза. – Моя матушка… она удочеряет девочек, которые никому не нужны.
Я пытаюсь понять, что он хочет этим сказать, и тут до меня доходит.
– Девочек из округа? Тех, кого изгоняют?
Он смотрит на пламя в очаге.
– Иные из них пребывают в таком шоке, что не могут говорить, и это продолжается по нескольку месяцев. Поначалу я их ненавидел, не понимал, но теперь все иначе. Я больше не думаю о них так, как раньше.
– Не думаешь о них как о добыче? – спрашиваю я, и мой голос дрожит от гнева… и страха. – Но ты все равно продолжаешь нас убивать, идти против закона?
– Мы не идем против закона, – резко возражает он. – Округ дал нам разрешение «выбраковывать худших из вас» и платит большие деньги за то, что мы доставляем вашу плоть обратно домой. Ваши отцы, братья, мужья, матери, сестры… это они пожирают вас, а вовсе не мы.
Меня охватывает ужасное чувство.
– Я понятия не имела, что за всем этим стоят власти округа.
– Если я откажусь стать одним из тех, кого вы называете беззаконниками, моя семья не получит денег… сестры будут голодать.
– Кто именно тебе платит? – спрашиваю я, пытаясь прийти в себя от потрясения, привести в порядок разбегающиеся мысли.
– Те же люди, что отправляют вас сюда, – отвечает он, наливая в кружку бульон из кролика. – В последний день охотничьего сезона мы выстраиваемся перед воротами. Те, кто возвращается с пустыми руками, получают самую малость, этого еле хватает, чтобы выжить. Те же, кому досталась добыча, приносят ее в склянках. Эти склянки считают, сверяют клейма, выжженные у вас на стопах, и, если все сделано как надо, беззаконнику выдают по мешочку золота за каждую девушку – этого достаточно для того, чтобы отвезти свои семьи на запад… оставить здешние места навсегда.
– Но ведь за пределами округа ничего нет… только смерть.
– А может быть, власти округа хотят, чтобы мы так думали, – шепчет он, поднеся к моим губам кружку с бульоном.
До нас доносится еще один каркающий звук, на сей раз уже ближе.
– А как они это делают? – спрашиваю я, глядя на дверной проем. – Как выманивают девушек из становья? Уговаривают сбежать… благодаря дару убеждения?
Райкер ставит кружку на скамью.
– Нам вообще не приходится что-то делать. – Его взгляд упирается в мою рану. – Они делают это сами.
Эти слова ранят меня, словно в тело снова входит топор.
– А ты когда-нибудь убивал, убивал нас? – шепчу я, боясь услышать ответ.
– Нет, хотя и был близок к этому, – говорит он, осторожно укрывая меня шкурами. – Но я рад, что не убивал.
Глава 48
– Ты вся горишь, – говорит он, прижимая к моему лбу тряпицу, смоченную прохладной водой.
С трудом разлепив глаза, я тщусь сосредоточить взгляд на его лице. Мое внимание привлекает глухой щелкающий звук.
– Что это? – шепчу я.
– Ветер.
– Нет, другой звук. Я уже слышала его.
– Ты имеешь в виду ветроловку? – спрашивает он.
Меня сотрясает дрожь.
– Никогда не слышала, чтобы ветроловка издавала такие звуки.
– Она сделана из костей.
– Что? Зачем? – спрашиваю я, стараясь не дать глазам снова закрыться.
– Это работа Андерса… он любит делать всякие штуки из костей.
Действительно ли Райкер так сказал, или мне это только показалось?
Я протягиваю руку к ткани, закрывающей его нос и рот.
– Мне нужно увидеть твое лицо, – говорю я, выбивая зубами дробь.
Он перехватывает мою руку и засовывает ее обратно под шкуры.
– Лучше не надо.
– Тебе не о чем беспокоиться… я не испугаюсь, – уверяю я. – У моего отца есть одна книга…
– Дело не в этом. – Он опускает глаза. – Это запрещено.
– Но почему? – Я пытаюсь облизать губы, но от моих движений они, похоже, трескаются еще больше.
– Без наших саванов, – говорит он, отведя взгляд, – нам нечем защищаться от вашего волшебства.
– Я же сказала тебе – нет никакого волшебства. – И я снова тяну руку к тонкой ткани на его лице.
– Ты ошибаешься, – протестует он, загибая мои вытянутые пальцы так, что они снова касаются потной ладони. – Может, ты этого и не замечаешь, но волшебства в тебе предостаточно.
В его словах есть что-то такое, отчего я смущаюсь. К щекам приливает кровь. Мне хочется возразить, сказать, что волшебства не существует, но у меня нет сил на то, чтобы что-то объяснять.
– Пожалуйста, – шепчу я. – Я не хочу умереть, не увидев лица человека, который пытался меня спасти.
Он продолжает молчать. Да слышал ли он мои слова?
Все так же молча, под звуки падающего со свесов крыши снега и потрескивания огня в очаге он начинает разматывать темно-серый саван. И, глядя на его открывающееся лицо, я чувствую, как сердце мое бьется все быстрее, быстрее. Резко очерченный нос, волевой подбородок. Сжатые губы, вьющиеся волосы, рассыпавшиеся по плечам. Красив ли он? По меркам, принятым в округе, возможно, но я все равно не могу оторвать от него глаз.
