Я всегда думала, что он учит меня неженским вещам, просто тренируясь на тот случай, если матушка подарит ему сына, но теперь я осознала: отец делал это, чтобы я смогла пережить год благодати. Он делал это ради меня.
Глаза наполняются слезами, и мне хочется сбежать отсюда, все что угодно, лишь бы не сидеть наедине со своими чувствами. Но стоит мне встать, как ноги мои подгибаются, словно сделаны из воска и соломы. Я, шатаясь, иду вперед, хватаюсь за край стола, чтобы не упасть, столешница кренится, на меня начинают скользить склянки и ножи – и я едва успеваю все поправить. Наклонившись над столом, я пытаюсь отдышаться и тут замечаю небольшую тетрадь, засунутую за потертую кожаную суму. Я открываю тетрадь и вижу рисунки: на них человеческие мышцы, скелет. Это чем-то похоже на рабочую тетрадь моего отца. На последнем рисунке я нахожу схематичное изображение самой себя – на нем есть каждая моя родинка, каждый шрам, каждая отметина, начиная от клейма на правой стопе до оспины на внутренней части левого бедра – следа от укола, который отец сделал мне прошлым летом. Это карта моей кожи, на которой штрихами обозначены места, где ее собираются надрезать. Есть даже записи, в которых говорится о том, как он разрежет меня на сто кусков.
Беззаконник сдержал слово, данное моему отцу. Но, как он сам сказал, теперь они квиты.
Я смотрю на ножи, на металлическую воронку, на щипцы, на молоток – и к горлу подступает тошнота.
Вполне возможно, это перестраховка на тот случай, если меня убьет зараза, попавшая в рану, но ведь в глубине души он наверняка хочет, чтобы я умерла. Я вожу пальцем по пунктирным линиям на рисунке и не могу не думать о том, почему беззаконники заживо сдирают с нас кожу вместо того, чтобы сначала убить. Чем больше боли, тем действеннее снадобье из нашей плоти. Я смотрю на свежую кровь, испачкавшую полотняный бинт. А что, если он на самом деле не лечил мою рану, чтобы я подольше страдала?
Может быть, стоит схватить плащ и попытать счастья в лесу? Нет, для этого не хватит сил.
Чтобы выжить, мне нужно стать для него незаменимой, чтобы он не мог назвать меня добычей.
Но я не настолько наивна, чтобы не понимать, что мне нужен и запасной план.
Дрожащими руками я ставлю склянки в аккуратный ряд, кладу тетрадь на место и беру со стола самый маленький из ножей. Затем, дотащившись до кровати, засовываю ножик под матрас и начинаю практиковаться, вытаскивая его снова, снова и снова, пока у меня не устает рука. Мне хочется дождаться его, удостовериться, что он не набросится на меня, но мои глаза закрываются сами собой.
Veer sa snill, tilgi meg, – шепчу я ветерку, надеясь, что он донесет мои слова до отца, но ведь это было бы волшебством, а волшебства не существует.
И вместо того, чтобы полагаться на ветерок, я клянусь себе, что вернусь домой живой.
Глава 45
Я просыпаюсь от хруста ломаемых костей.
И, судорожно вздохнув, тянусь к ножу, но тут до меня доходит, что беззаконник слишком далеко – он сидит на табурете и что-то режет. Что это может быть? – думаю я, но почти сразу же вижу свисающую с края стола кроличью лапку. Повернувшись на бок, я хватаю стоящее на полу ведро, и в нем оказывается все содержимое моего желудка.
Беззаконник и бровью не ведет.
Вытерев со рта желчь, я откидываюсь на то, что служит мне подушкой.
– Так вот куда ты ходишь по вечерам? На охоту?
Он что-то буркает в ответ. Это может быть как «да», так и «нет» – сегодня он явно не в том настроении, чтобы непринужденно болтать, но меня не остановить.
– Тебе достался только кролик или и другая дичь? – Я знаю ответ на этот вопрос, но мне хочется, чтобы он произнес это сам.
Он смотрит на меня, прищурившись.
– Я охочусь на все, что забывает об осторожности и оказывается на моем пути.
– Добыча, – шепчу я, чувствуя, как в венах холодеет кровь. – Ведь именно так ты называешь нас, да?
– Так лучше, – говорит он и возвращается к своей работе.
– У тебя есть имя? – спрашиваю я, пытаясь сесть, но боль по-прежнему мучает меня.
– Ты хочешь сказать, помимо слова «беззаконник»? – сухо отзывается он. – Да, у меня есть имя.
Я жду, когда он представится, но молчание затягивается.
– Я не стану тебя умолять.
– Вот и хорошо, – отвечает он, продолжая разделывать кролика.
Звуки его спокойного дыхания, дождя за стеной – все это сводит меня с ума, рассудок мутится от одиночества – вот только я здесь не одна.
– Оставим это, – говорю я и с тяжелым вздохом поворачиваю голову к шкурам в дверном проеме.
– Меня зовут Райкер, – тихо отвечает он, оглянувшись через плечо.
– Райкер, – повторяю я. – Я знала. Я слышала, как этим именем тебя назвал другой беззаконник. Это старинное имя, пришедшее к нам от викингов. – И, пытаясь найти с ним общий язык, говорю: – Det ere n fin kanin
[4], – но, похоже, он не понимает меня.
Левое плечо терзает жуткая боль, на теле выступает холодный пот.
– Думаю, мне бы не помешал маковый отвар, – говорю я, стараясь придать своему тону любезность.
– Нет, – отвечает он, даже не посмотрев в мою сторону.
– Но почему? Мне же больно. Ты хочешь, чтобы я испытывала боль? Дело в этом?
Райкер молчит. Он сдергивает с кролика шкуру с таким будничным видом, словно снимает чулок.
– Тебе не удастся меня испугать, – шепчу я.
– Да ну? – говорит он и, оставив кролика, резко встает. На руках у него краснеет кровь.
Когда он садится рядом со мной, я сую руку под матрас, ища рукоять ножа, но ничего не нахожу.
– Ищешь вот это? – спрашивает он, доставая ножик из ножен, пристегнутых к лодыжке. – Когда в следующий раз встанешь с кровати, чтобы обыскать мои вещи, удостоверься, что не закапала кровью пол.
Я поднимаю руку, чтобы ударить его, но он перехватывает ее.
– Береги силы. Когда будешь готова, чтобы вернуться в становье, они тебе еще пригодятся.
Я пытаюсь вырвать руку из его хватки.
– Маковый отвар больше не нужен, – говорит он, отпуская меня. – Сейчас от него было бы больше вреда, чем пользы. Пусть Бог решит, выживешь ты или умрешь.
– Зачем ты это делаешь? – спрашиваю я, чувствуя, как по щекам струятся слезы. – Я видела твою тетрадь. Ты уже исполнил обещание, данное моему отцу, исполнил несколько раз. Так почему ты еще не убил меня?
– Я задаю себе тот же вопрос, – отвечает он, наконец-то посмотрев мне в глаза. – Когда я увидел тебя… тогда, на льду… ты показалась мне такой…
– Беспомощной, – бормочу я, чувствуя отвращение и злость.
