– Таким образом, элементал – это часть жизненной силы, которая выходит из гипнотизера и действует на расстоянии. Элементал – это твой шпион, это работник, который исполняет твои приказания, работает вместо тебя. Когда ты научишься посылать его к человеку с определенным заданием, ты вполне овладеешь техникой гипноза, безопасного для тебя – и неодолимого для твоих объектов. Причем это касается не только внушения на срок, но и исполнения мгновенного задания: к примеру, напугать.
– А что такое внушение на срок? – выскочил с вопросом Гроза, опередив Павла, как опережал его всегда и во всем.
– Это значит, что ты даешь задание своему элементалу начать действовать в определенное время, – ответил Трапезников.
Павел только хотел спросить, как он будет знать, что это время наступило, но Гроза успел задать этот вопрос раньше.
– Для этого существуют особые сигнальные слова, – сказал Трапезников. – Ты внушаешь, например, что человек должен на определенный срок забыть некую тайну – совершенно забыть, начисто! – но все вспомнить, услышав слово… ну, к примеру, слово «петух». Если твое внушение подействовало, ты можешь как угодно выведывать эту тайну, хоть, условно говоря, огнем этого беднягу жечь! – и это ему не помешает. Но стоит кому-то чуть слышно шепнуть: «Петух!» – и он откроет глаза.
– А если кто-то другой случайно скажет: «Петух!», что будет? – спросил Гроза.
– Это зависит от воли гипнотизера. Он может отправить элементала, который послушается только его, а может и такого, которому важен сам смысл сигнального слова. Понимаешь? Тогда тайна откроется любому.
– Какая это власть… какая сила! – пробормотал ошеломленный, восхищенный Гроза…
Картина, которую наблюдал Ромашов, исчезла. Однако перед ним словно вспыхнул рассветный луч, многое осветивший в его мозгу…
Сигнальное слово. Было произнесено сигнальное слово, разрушившее те оковы, которыми Вальтер Штольц блокировал его сознание! И это слово произнес Андреянов – случайно, даже не подозревая об этом.
Ромашову нетрудно было догадаться, какое именно это слово.
«Я же видел, в каком состоянии ты приходил с допросов. Как будто это был не допрос, а поединок, в котором ты постоянно проигрывал!» – сочувственно сказал Андреянов.
Вот оно – сигнальное слово.
«Поединок».
Вальтер Штольц, друг Грозы, Вальтер Штольц, проникавший в сознание Ромашова, прекрасно знал, какое значение, какой роковой смысл имеет для него название этого произведения писателя Куприна. Знал, как оно подействует! Вот только Штольц, конечно, намеревался сам произнести сигнальное слово, когда Ромашов выполнит задание и вернется с детьми. Он не предполагал, что Андреянов вот так, случайно, обронит это слово в разговоре с Ромашовым и этим освободит его память!
… – Эй! – долетел до слуха обеспокоенный голос, и Ромашов очнулся.
Андреянов, подойдя вплотную, с тревогой всматривался в его лицо:
– Ты что это будто окаменел? Я тебя зову, зову…
– Я думал, – с трудом пробормотал Ромашов. – Я думал, что нам делать дальше.
– Ну и чего надумал?
Надо принять его предложение, и как можно скорей. Правильно сказал Андреянов: следует забыть о заданиях Штольца и Штольце, действовать самостоятельно. Это даст Ромашову полную свободу.
Он найдет детей Грозы – возможно, с помощью преступных приятелей Андреянова. Но после этого совпадение целей Ромашова с целями Вальтера Штольца закончится.
Вальтеру нужны дети Грозы живыми. Нет, он их не получит! Ромашов убьет их, как и собирался. А потом, обогатившись их силой, их энергией, да еще узнав из записок Грозы, где искать саровский артефакт, найдет и его… ничего, что он пока не знает, что нужно искать. Записки Грозы подскажут! И если Вальтер Штольц прилагает столько усилий для того, чтобы овладеть этим артефактом, значит, он стоит того, чтобы эта награда досталась именно Ромашову.
Пейвэ Мецу…
Колдуну! Потому что скоро он снова станет Колдуном – таким же нойдом, каким был его дед, каким он сам был раньше!
Горький, 1942 год
Давненько она не добиралась домой сама, на трамвае, а не на авто своего начальника… Хорошо хоть, что еще довольно рано, даже шести нет, а в апреле в это время совсем светло. В темноте по закоулкам ходить теперь опасно! Говорят, собаки в войну стали добрее, а люди – злее. И это в самом деле так. По городу шныряют какие-то твари в образе человеческом: они хуже фашистов, потому что убивают мало того что своих, да еще и самых беззащитных. Недели две назад убили и ограбили двух женщин, врачей военного госпиталя, которые возвращались домой после затянувшейся операции. Причем случилось это совсем недалеко от Мистровской – на Грузинке. То есть эти бедняжки только-только вышли из госпиталя, который помещался в здании ТЮЗа (в Горьком все, что можно, теперь заняли под госпитали, в том числе и многие школы, отчего в оставшихся занятия шли в три смены), – и на них напали. И зарезали!
Тамара испуганно передернула плечами и почти побежала через вокзальную площадь к трамвайной остановке. Непонятно, что произошло сегодня. Позвонил какой-то незнакомец, попросил позвать к телефону Бориса Борисовича, передав, что с ним хочет поговорить Толик. Толик, главное! Ни фамилии, ни должности не потрудился назвать. Однако это имя произвело на Лозикова совершенно неожиданное впечатление: он отменил свидание и даже отправил Тамару домой раньше времени.
А ведь она уже привыкла, что чуть ли не каждый вечер Борис Борисович с настороженным видом заглядывает в приемную, где за пишущей машинкой сидит его царственно-прекрасная секретарша (кладовщицей в промерзлом складе Тамара проработала три дня, потом была переведена поближе к начальству, так сказать, под бочок – во всех смыслах), и робко спрашивает:
– Тамарочка, может быть, сегодня проведем вечерок вместе?
Вообще-то этот вопрос предполагал ответом безусловное «да». Все-таки за беззаботную и сытую жизнь с прекрасным пайком и недурным окладом в восемьсот рублей в месяц (столько получают только рабочие на оборонных заводах, оклад служащего от четырехсот до шестисот, а она кто – всего лишь секретарша!) надо было расплачиваться не только вялым постукиванием по клавишам «Ремингтона» (для серьезной работы и печати многочисленных накладных и прочих документов имелось ударное «машинописное бюро» в лице старушки-пишбарышни, которая сиживала за разнообразными машинками чуть ли не со времени их изобретения и барабанила по клавишам с ужасающей скоростью, причем «слепым методом»), но и чем-то более существенным. Так что обычно Тамара произносила ожидаемое «да» и уезжала вместе с начальником к нему домой, на улицу Минина, в его трехкомнатную квартиру, и там ложилась в его постель. Ужин к этому времени оказывался уже приготовлен домработницей, которую Тамара никогда не видела, и даже стол был накрыт, то есть все происходило ну почти как в сказке «Аленький цветочек»! Почти – потому что «хозяин ласковый» не прятался невесть где, а не отходил от своей гостьи. Иногда Тамара оставалась до утра, иногда ее ближе к ночи отвозил домой молчаливый Сидоров, шофер Лозикова, который, как почему-то казалось Тамаре, «хозяина» презирал. Впрочем, до нее доходили слухи, будто Сидоров был правой рукой прежнего начальника Гутапсбыта, того самого пресловутого Андреянова, из-за которого так натерпелась в свое время Ольга и который сгинул где-то в заключении. То есть Лозикову Сидоров служил, но как бы стиснув зубы. Впрочем, Тамару это почти не интересовало. Главное, что машина Лозикова имела пропуск для проезда даже в комендантский час, да ее и так знали в городе все патрули и практически никогда не останавливали для проверки документов, что и позволяло Тамаре спокойно добираться домой по ночам. Как и когда отсыпается Сидоров, ни ее, ни Лозикова, само собой, не интересовало.
