Лотар молчал. Я был к нему расположен и чувствовал себя довольно глупо. Но фрау Новак твердо решила выставить его в лучшем виде.
– По каким дням у тебя занятия, Лотар?
– По понедельникам и четвергам. – Он упрямо продолжал есть, не глядя на мать. Затем, возможно, чтобы показать, что ничего против меня не имеет, добавил: – С восьми до половины одиннадцатого.
Как только мы покончили с ужином, он, не говоря ни слова, встал, пожал мне руку, снова слегка поклонился, взял шляпу и вышел.
Фрау Новак поглядела ему вслед и вздохнула:
– Наверное, опять собрался к своим нацистам. Мне часто кажется, лучше б он не связывался с ними. Они задурили ему голову своими идиотскими идеями. А он от этого такой беспокойный стал. С тех пор, как примкнул к ним, совсем переменился. Я в политике не разбираюсь. И всегда говорю: почему нам нельзя вернуть кайзера? Хорошие при нем были времена, что бы ни говорили.
– Да к чертям собачьим вашего старого кайзера, – сказал Отто. – Нам нужна коммунистическая революция.
– Коммунистическая революция! – фыркнула фрау Новак. – Надо же! Коммунисты – никчемные люди, такие же лентяи, как ты, они в жизни ни одного дня честно не работали.
– Кристоф – коммунист, – сказал Отто. – Правда, Кристоф?
– Боюсь, не такой уж правоверный.
Фрау Новак улыбнулась:
– Ну, ты скажешь. Как может герр Кристоф быть коммунистом? Он джентльмен.
– Я хочу сказать, – герр Новак положил нож и вилку и осторожно вытер усы тыльной стороной ладони, – мы все равны перед Богом. Вы такой же, как я, я такой же, как вы. Француз так же хорош, как англичанин, англичанин так же хорош, как немец. Понимаете, что я хочу сказать?
Я кивнул.
– Теперь возьмем войну. – Герр Новак отодвинул стул. – Однажды я был в лесу. Совсем один, понимаете? Просто гулял по лесу один, словно по улице. И вдруг передо мной появился француз. Вырос как из-под земли. Он стоял так близко от меня, как вы сейчас. – Герр Новак вскочил на ноги. Схватив хлебный нож со стола, он держал его перед собой в оборонительной позе, точно штык. Вновь переживая эту сцену, он сверкал глазами из-под кустистых бровей. – Вот мы стоим. Глядим друг на друга. Француз бледный, как смерть. Вдруг он как завопит: «Не убивайте меня!» – Герр Новак сжал руки, изображая жалобную мольбу. Хлебный нож теперь ему мешал, он положил его на стол. – «Не убивайте меня! У меня пятеро детей». (Говорил он, естественно, по-французски, но я понимал его. Тогда еще я мог прекрасно говорить по-французски, а теперь изрядно подзабыл его.) Ну вот, я смотрю на него, а он смотрит на меня. Тогда я говорю: «Ami!» (То есть «друг».) И мы пожимаем друг другу руки. – Герр Новак взял мою руку и с большим чувством сжал ее. – А потом мы попятились назад и стали задом расходиться в разные стороны, я не хотел, чтобы он выстрелил мне в спину. – Все еще пристально глядя перед собой, герр Новак начал осторожно отступать, шаг за шагом, пока не врезался в буфет. Оттуда свалилась фотография в рамке. Стекло разлетелось вдребезги.
– Папочка! Папочка! – с восторгом закричала Грета. Только погляди, что ты наделал!
– Может, это охладит тебя, старый шут! – сердито воскликнула фрау Новак.
Грета неестественно громко смеялась, пока Отто не дал ей пощечину, и она вновь делано заскулила. Тем временем герр Новак поцеловал жену и потрепал по щеке, вернув ей хорошее настроение.
– Отойди от меня, деревенщина, – со смехом запротестовала она, смущаясь и в то же время довольная, что я это видел. – Оставь меня в покое, ты, пивной бочонок!
В то время мне приходилось давать много уроков. Я отсутствовал большую часть дня. Мои ученицы были рассеяны по модным окраинам западной части города – богатые, хорошо сохранившиеся женщины возраста фрау Новак, но выглядели они лет на десять моложе. Чтобы скрасить скучные будни, пока их мужья находились на службе, они с удовольствием вели непринужденные беседы на английском языке. Сидя на шелковых подушках перед камином, мы обсуждали «Контрапункт» и «Любовника леди Чаттерли».
[77] Слуга вносил чай и тосты с маслом. Иногда, когда они уставали от литературы, я развлекал их рассказами о семействе Новаков. Однако я был достаточно осторожен и не проговаривался, что живу у них: признаться, что я действительно беден, значило повредить делу. Три марки в час дамы платили мне весьма неохотно, стараясь изо всех сил сбить цену до двух с половиной. Большинство из них сознательно или бессознательно стремились урвать еще минуту-другую после окончания урока. Мне все время приходилось глядеть на часы.
Желающих заниматься по утрам было значительно меньше, поэтому я обычно вставал гораздо позже, чем все семейство Новаков. Фрау Новак уходила на поденную работу. Герр Новак отправлялся на погрузку мебели; Лотар был без работы, помогал своему другу разносить газеты; Грета уходила в школу. Только Отто составлял мне компанию, за исключением тех дней, когда после бесконечных уговоров матери удавалось загнать его в бюро по трудоустройству, чтобы поставить штамп в его карточке.
Принеся завтрак, чашку кофе и кусок хлеба с салом, Отто сбрасывал с себя пижаму и делал зарядку: изображал бой с тенью или стоял на голове. Он напрягал мышцы, вызывая этим мое восхищение. Или, усевшись на моей постели, рассказывал разные истории:
– Я тебе рассказывал когда-нибудь, Кристоф, как я видел Руку?
– Не помню.
– Тогда слушай… Однажды, когда я был совсем маленьким, я лежал ночью в постели. Было очень темно и очень поздно. Вдруг я проснулся и увидел огромную черную Руку, простертую над кроватью. Я испугался так, что у меня язык отнялся. Я только подтянул ноги к подбородку и уставился на нее. Потом через минуту-другую она исчезла, и я заорал. Мать бросилась ко мне, и я сказал: «Мама, я видел Руку». Но она только засмеялась. Она не поверила.
Наивное лицо Отто с ямочками на щеках, напоминавшее сдобную булочку, стало необыкновенно торжественным. Он впился в меня своими до смешного маленькими яркими глазками, собрав все свои ораторские способности.
– А затем, Кристоф, через несколько лет, я работал подмастерьем у обивщика. Однажды утром, при ярком дневном свете, я сидел на своей табуретке и работал. И вдруг в комнате потемнело, я взглянул вверх и увидел Руку, так близко от меня, как ты теперь, она просто висела надо мной. Я весь похолодел и не мог ни вздохнуть, ни охнуть. Хозяин увидел, какой я бледный, и спросил: «Отто, что с тобой? Тебе нехорошо?» И пока он говорил, казалось, что Рука снова отодвигается, становясь все меньше и меньше, пока, наконец, не превратилась в маленькое черное пятнышко. И когда я снова взглянул вверх, в комнате было уже светло, как обычно, и там, где я видел черную точку, теперь ползла большая черная муха. Но мне было так дурно целый день, что хозяину пришлось отослать меня домой.
Во время этого рассказа лицо у Отто побледнело и на какой-то момент оно действительно приняло трагическое выражение, а в маленьких глазках блеснули слезы.
