– Убирайся отсюда! – завопил Отто. – Вон!
Девушка повернулась и медленно пошла прочь. Трогательная ее фигурка исчезла в надвигающейся тьме.
– Мне кажется, тебе бы следовало попрощаться с ней, – сказал Питер, который мог себе позволить быть великодушным теперь, когда враг был обращен в бегство.
Но Отто не слушал его.
– На что мне сдались эти поганые девчонки? Каждый вечер надоедают мне со своими танцами… А ты знаешь, Питер, какой я – меня так легко уговорить… Конечно, с моей стороны было ужасно оставлять тебя одного, но что я мог сделать? Это они во всем виноваты, правда…
Началась новая полоса нашей жизни. Решимость Отто длилась недолго. Большую часть дня мы с Питером проводили в одиночестве. Учительница уехала, а вместе с нею у Отто пропала последняя охота купаться с нами возле крепости. Теперь он каждое утро идет на пляж у пирса, чтобы пофлиртовать и поиграть в мяч со своими вечерними партнерами по танцам. Маленький доктор тоже исчез, и мы с Питером можем свободно купаться и лентяйничать на солнце без всякой атлетики сколько душе угодно.
После ужина Отто начинает готовиться к танцам – это целый ритуал. Сидя в спальне, я слышу шаги Питера на площадке, легкие и пружинистые. Это единственное время дня, когда Питер чувствует себя вправе не обращать на Отто никакого внимания. Он стучится ко мне в дверь, и я тотчас захлопываю книгу. Я уже сходил в деревню за мятными сливками. Питер прощается с Отто с напрасной и слабой надеждой, что, может быть, хоть сегодня он наконец-то будет пунктуален.
– Итак, до половины первого…
– До часа, – торгуется Отто.
– Хорошо, – уступает Питер, – до часа. Но не опаздывай.
– Не опоздаю, Питер.
Распахнув садовую калитку, мы пересекаем дорогу по направлению к лесу, Отто машет нам с балкона. Мне нужно быть осторожным и спрятать мятные сливки под пальто, чтобы он не увидел их. Виновато хихикая и поедая сливки, мы идем по лесной тропе в Баабе. Теперь мы все вечера проводим в Баабе. Нам нравится там больше, чем в нашей деревне. Единственная песчаная улица застроена домами с низкими крышами, стоящими среди сосен. От нее веет колониальной романтикой. Она напоминает полуразвалившееся заброшенное поселение где-нибудь в лесной глуши, куда люди приезжают взглянуть на несуществующий прииск и, не имея средств, оседают там на всю жизнь.
В маленьком ресторанчике мы едим клубнику со взбитыми сливками и беседуем с молодым официантом. Официант ненавидит Германию и жаждет уехать в Америку. «Hier ist nichts los».
[76] В летний сезон у него нет ни единой свободной минуты, но зимой он не зарабатывает ни пфеннинга. Большинство парней в Баабе – нацисты. Двое из них иногда приходят в ресторан и втягивают нас в задорный политический спор. А также рассказывают о своих упражнениях на плацу и о военных играх.
– Вы готовитесь к войне, – негодует Питер.
В таких случаях – хоть он и не питает ни малейшего интереса к политике – он изрядно горячится.
– Извините, – встревает один из ребят, – это абсолютно неверно. Фюрер не хочет войны. Мы за честный мир. Хотя… – добавляет он мечтательно, и лицо его сияет от радости, – и война может быть замечательной. Вспомните древних греков.
– Древние греки, – возражаю я, – не использовали отравляющих газов.
Ребята презрительно выслушивают мой аргумент. Один из них торжественно возражает:
– Это только вопрос техники.
В половине одиннадцатого вместе с большинством жителей мы идем вниз к железной насыпи к прибытию последнего поезда. Обычно он пуст. Лязгая и издавая пронзительный свист, проходит он через темный лес. В конце концов, возвращаться домой пешком уже поздно, и мы едем на поезде. На другой стороне луга можно увидеть освещенный вход в кафе у озера, куда Отто ходит на танцы.
– Сегодня вечером огни преисподней ярко светятся, – замечает Питер, довольный своей ремаркой.
Ревность породила у Питера бессонницу. Он начал принимать снотворное, но оно редко оказывает хоть какое-нибудь действие. Он просто-напросто все утро ходит сонный, даже после завтрака. И часто ложится вздремнуть на час-другой в нашей крепости, на берегу моря.
В то утро стояла прохладная и пасмурная погода, море было серое, цвета устриц. Мы с Питером наняли лодку и, пока гребли, совершенно выбились из сил, потом нас тихо понесло по течению прочь от берега. Питер закурил сигарету. Внезапно он проговорил:
– Интересно, сколько это будет продолжаться?..
– Столько, сколько ты позволишь.
– Да… У нас, кажется, все устоялось, не так ли? Я думаю, нет никакой особой причины, по которой мы с Отто должны измениться друг к другу.
Он помолчал и добавил:
– Если, конечно, я не перестану давать ему деньги.
– Что же тогда случится?
Питер лениво провел рукой по воде.
– Он бросит меня.
Лодка плыла еще несколько минут. Я спросил:
– Ты думаешь, ему до тебя нет никакого дела?
– В начале было, наверное… Но теперь… Теперь нас ничего не связывает, кроме денег.
– Ты все еще любишь его?
– Нет… Я не знаю. Может быть… я ненавижу его иногда – если это признак любви.
– Может быть.
Последовала долгая пауза. Питер вытер руки носовым платком. Его рот нервно кривился.
– И что же, – сказал он, наконец, – ты мне посоветуешь?
– А что ты хочешь?
Губы Питера снова искривились.
– Наверное, я хочу расстаться с ним.
– Тогда лучше расстаться.
– Прямо сейчас?
– Чем быстрее, тем лучше. Вручи ему хороший подарок и отошли его назад в Берлин.
Питер покачал головой и грустно улыбнулся.
– Не могу.
Последовала еще одна долгая пауза. Затем Питер сказал:
– Извини, Кристофер… Ты абсолютно прав, я знаю. Если бы я был на твоем месте, я бы сказал то же самое… Но я не могу. Все будет идти по-прежнему, пока не случится что-то непредвиденное. Долго так продолжаться не может… Да, знаю, я очень слаб…
– Тебе не надо извиняться передо мной, – улыбнулся я, чтобы скрыть легкое раздражение. – Я же не психоаналитик.
Я взялся за весла и начал грести к берегу. Когда мы приблизились к пирсу, Питер сказал:
– Ты будешь смеяться, но когда я впервые встретил Отто, я подумал, что мы всю жизнь будем вместе.
– О, боже мой!
Картина совместной жизни Питера с Отто рисовалась мне комедийным вариантом ада. Я громко рассмеялся. Питер тоже рассмеялся, засунув сжатые руки между коленями. Лицо его из розового стало красным, а из красного – пунцовым. Вены вздулись. Выходя из лодки, мы все еще хохотали.
