– Очень сложная, – согласился я.
Отто проснулся часам к пяти, голодный как волк. Я сходил за сосисками и яйцами, и пока он мылся, фройляйн Шрёдер приготовила ему поесть. Потом мы посидели все вместе у меня в комнате. Отто курил сигарету за сигаретой; он был весь на нервах, и спокойно ему не сиделось. Его одежда пообносилась, а воротник свитера и вовсе расползся. Черты лица запали. Теперь он выглядел совершенно взрослым человеком, как будто прибавил по меньшей мере лет пять.
Фройляйн Шрёдер заставила его снять свитер. Она чинила его, пока мы с ним говорили, а в паузах вставляла: «Да что вы говорите? Только подумать… как у них на такое рука поднимается! Нет, скажите на милость!»
Отто сказал нам, что он в бегах вот уже две недели. Две ночи спустя после того, как подожгли Рейхстаг, его старый враг, Вернер Вальдов, пришел, чтобы его «арестовать», захватив с собой еще шестерых штурмовиков из своего отряда. Слово «арест» Отто произносил безо всякого намека на иронию; судя по всему, ему оно казалось вполне уместным. «Сейчас многие сводят старые счеты», – добавил он, только и всего.
И тем не менее Отто удалось уйти через застекленную крышу, после того как он заехал одному из наци ногой в лицо. Они дважды стреляли в него, но промахнулись. С тех пор он и бродил по Берлину, днем спал, ночью шатался по улицам, опасаясь ночных налетов на квартиры. Первая неделя прошла, в общем, не так уж и плохо; его укрывали товарищи и передавали затем с рук на руки. Но теперь это слишком рискованно. Слишком многие уже убиты или попали в концентрационные лагеря. Теперь ему удается поспать только иногда, прикорнув на лавочке в парке. Но по-настоящему отдохнуть не получается. Он постоянно должен быть начеку. Больше так нельзя. Назавтра он намерен убраться из Берлина. Попытается пробраться в Саар. Кто-то сказал ему, что там проще всего перебраться через границу. Опасно, конечно, но все лучше, чем здесь оказаться за решеткой.
Я спросил, что сталось с Анни. Отто не знал. Он слышал, что она теперь снова с Вернером Бальдовом. А чего еще от нее ожидать? Он даже и обиды на нее не держал: ему было все равно. А Ольга? Ну, с Ольгой-то все в порядке. Замечательная деловая женщина, ей удалось не подпасть под чистку благодаря заступничеству одного из постоянных клиентов, важного нацистского чиновника. Там сейчас совсем другая публика. За ее будущее можно не опасаться.
Отто слышал про Байера.
– Говорят, Тельмана тоже убили. И Ренна.
[59] Junge, Junge…
[60]
Мы обменялись слухами об известных людях. После каждого имени фройляйн Шрёдер качала головой и тихонько причитала. Она так искренне расстраивалась, что вам бы и в голову не пришло, что большую часть этих фамилий она слышит в первый раз в жизни.
Разговор сам собой перешел на Артура. Мы показали Отто открытки, которые он прислал нам обоим всего неделю назад из Тампико. Отто разглядывал их в совершеннейшем восторге.
– Наверное, и там не оставляет работы?
– Какой работы?
– Партийной, конечно!
– Ах да, – поспешно согласился я. – Конечно, как же еще.
– Повезло ему, что он так вовремя уехал, ведь правда?
– Да… определенно повезло.
Глаза у Отто загорелись:
– Побольше бы нам в партии таких людей, как Артур. Как хочешь, а он был настоящий оратор!
Его восторженность взяла фройляйн Шрёдер за душу. В глазах у нее стояли слезы:
– Помяните мое слово, из всех, кого я знала, герр Норрис был самый лучший, самый достойный человек. Самый настоящий джентльмен.
Мы помолчали. В сумеречной комнате мы почтили Артура благодарственной, благоговейной паузой. Потом Отто продолжил с совершеннейшей убежденностью:
– Знаешь, что я думаю? Он там работает на нас, пропагандой занимается, собирает деньги; вот увидишь, настанет день, и он вернется. Вот тогда-то Гитлеру и всей его компании придется держать ухо востро…
Снаружи темнело. Фройляйн Шрёдер встала и зажгла свет. Отто сказал, что ему пора идти. Ему удалось как следует отдохнуть, и он решил двинуться в путь нынче же вечером. Еще до света его в Берлине уже и след простынет. Фройляйн Шрёдер даже и слышать ни о чем подобном не хотела. Очень уж он пришелся ей по душе.
– Даже и не думайте, герр Отто. Сегодня вы ночуете здесь. Вам нужно выспаться по-настоящему. Эти наци ни за что вас тут не найдут. Сперва им придется порезать меня на мелкие кусочки.
Отто улыбнулся и от всей души ее поблагодарил, вот только уговаривать его смысла не было. Нам пришлось его отпустить. Фройляйн Шрёдер набила ему карманы бутербродами. Я дал ему три платка, старый перочинный нож и карту Германии, напечатанную на рекламной открытке фирмы по производству велосипедов; открытку нам недавно подсунули под дверь. Все лучше, чем ничего; с географией у Отто была просто беда. Без карты он, пожалуй, вместо французской границы очутился бы в конце концов на польской. Я хотел дать ему с собой немного денег. Поначалу он даже и слышать ни о чем таком не хотел, и мне пришлось прибегнуть к иезуитскому по сути аргументу: мы же оба с ним братья-коммунисты. «К тому же, – ловко ввернул я, – ты всегда можешь их вернуть». На том мы торжественно и порешили.
Расставался он с нами в удивительно приподнятом состоянии духа. Можно было подумать, что это нам нужна его поддержка, а не наоборот.
– Держись, Вилли. И ни о чем не беспокойся… Будет и на нашей улице праздник.
– Конечно, будет. До свидания, Отто. Удачи тебе.
– До свидания.
Мы стояли у окна в моей комнате и смотрели, как он уходит. Фройляйн Шрёдер принялась шмыгать носом:
– Бедный мальчик… Как вы думаете, герр Брэдшоу, есть у него шанс? Я ведь теперь всю ночь не усну, честное слово, он у меня просто из головы не идет. Как будто он мне сын родной.
Отто обернулся один раз, беспечно махнул рукой и улыбнулся. Потом сунул руки в карманы, втянул голову в плечи и быстро пошел прочь тяжелой, пружинистой походкой боксера вдоль по длинной темной улице, через ярко освещенную площадь, чтобы затеряться среди бесцельно фланирующих полчищ врагов.
Больше я не видел его и ни разу о нем не слышал.
Три недели спустя я вернулся в Англию.
Я прожил в Лондоне около месяца, потом ко мне заглянула Хелен Пратт. Она вернулась из Берлина за день до этого, на вершине успеха: опубликовав целую серию язвительных статей, она добилась того, что продажа ее газеты по всей Германии была запрещена. Ей уже предложили куда более выгодную работу в Америке. И через две недели она отправится морем покорять Нью-Йорк.
Жизненная энергия, успех и свежие новости били из нее ключом. Нацистская революция положительно пошла ей на пользу. Если послушать ее, можно было подумать, что она по меньшей мере два месяца пряталась в рабочем столе у доктора Геббельса или у Гитлера под кроватью. Каждый приватный разговор, каждый скандал были ведомы ей во всех подробностях. Она знала, что Шахт
[61] сказал Норману, что фон Папен сказал Мейсснеру,
[62] что в ближайшем будущем Шляйхер, вероятнее всего, скажет кронпринцу. Она знала сумму чеков Тиссена.
[63] Она была полна наиновейшими историями о Реме, о Хайнсе, о Геринге и его мундирах. «Бог ты мой, Билл, какая же все это афера!» Говорила она несколько часов кряду.
