Мы сели в такси и успели проехать половину пути до вокзала, покуда Артур не взял себя в руки: настолько, что вновь обрел дар речи.
– Матерь Божья… мне кажется, я еще ни разу не уезжал из города через такие неприятности…
– Можете провести эту сцену как восторженные проводы. – Я оглянулся через плечо, чтобы убедиться, что второе такси с долговязым сыщиком по-прежнему висит у нас на хвосте.
– Как по-вашему, Уильям, что он станет делать дальше? Пойдет в полицию?
– Это вряд ли. Пока он пьян, они его и слушать не станут, а когда протрезвеет, сам поймет, что смысла в этом для него немного. В любом случае он и понятия не имеет, куда вы направляетесь. Единственное, что ему известно: сегодня ночью вас, вероятнее всего, в стране уже не будет.
– Знаете, мой дорогой мальчик, может быть, вы и правы. По крайней мере, будем на это надеяться. Хотя, конечно, у меня на сердце останется тяжелый груз – ведь я-то уеду, а вы останетесь здесь, с ним. Постарайтесь быть поосторожнее, ладно?
– Ну, меня-то Шмидт беспокоить не станет. С его точки зрения, я того не стою. Ему гораздо проще будет найти себе другую жертву. Боюсь, что у него в записных книжках кандидатов в таковые найдется немало.
– Да, пока он был моим секретарем, такого рода возможности у него, конечно, были, – раздумчиво согласился Артур. – И я ничуть не сомневаюсь, что он выжмет из них все, что только сможет. Этот мерзавец тоже не лишен талантов – весьма своеобразных, конечно… Н-да, несомненно… Н-да…
Наконец все было позади. Маленькое недоразумение со служащим в камере хранения, суета с багажом, поиски места в углу у окна, раздача чаевых. Артур перегнулся ко мне из окна купе; я стоял на платформе. До отхода поезда осталось пять минут.
– Передадите от меня привет Отто, хорошо?
– Передам.
– А Анни – скажете, что я ее люблю?
– Непременно.
– Жаль, что их нет сейчас с нами.
– Что поделаешь.
– Но в нынешних обстоятельствах это было бы неосмотрительно, как вам кажется?
– Да, конечно.
Я стоял и ждал, когда же наконец тронется поезд. Говорить, как выяснилось, было не о чем, кроме таких вещей, о которых теперь уже и незачем было говорить: слишком поздно. Артур, казалось, почувствовал образовавшийся между нами вакуум. И начал беспокойно обшаривать запас своих привычных фраз – в поисках нужной:
– Как бы я хотел, чтобы вы сейчас отправились со мной, Уильям… Мне, знаете ли, будет страшно вас не хватать…
– Что вы говорите? – неловко улыбнулся я, остро почувствовав всю неуместность происходящего.
– Правда-правда… На вас я всегда мог положиться, в любое время. С первой же минуты нашего с вами знакомства…
Я покраснел. Просто удивительно, как он умудрился сделать так, что я почувствовал себя по отношению к нему совершеннейшим мерзавцем. В конце концов, разве я когда-нибудь по-настоящему его понимал? Разве я ценил его так, как он того заслуживал? Разве я – неким неведомым мне образом – не вел себя с ним по-свински? Чтобы хоть как-то переменить тему, я спросил:
– Вы помните нашу первую поездку? Я до сих пор никак не могу понять, почему они тогда на границе устроили такой переполох? Они что, уже и в те времена успели положить на вас глаз?
Артура такого рода воспоминания не слишком интересовали:
– Должно быть, уже успели… Н-да…
Еще одна пауза. В полном отчаянии я бросил взгляд на часы. Еще одна минута. Он снова завел все ту же песню – неловко, с очередной фальшивой ноты:
– Постарайтесь не судить меня слишком строго, Уильям… Мне бы не хотелось думать, что…
– Артур, перестаньте городить чушь. – Я постарался, чтобы фраза прозвучала как можно менее резко. – Честное слово, просто смешно.
– Жизнь – такая сложная штука. Я, может быть, далеко не всегда и не во всем был последователен, однако с полной искренностью могу вам сказать, что в глубине души я был неизменно верен партии… Пожалуйста, скажите, что верите мне, ну прошу вас!
Нет, он был положительно невыносим: нелеп и начисто лишен даже самых зачаточных представлений о совести. Но что мне оставалось делать? В тот момент попроси он как следует, и я готов был присягнуть, что дважды два – пять.
– Хорошо, Артур. Я вам верю.
– Благодарю вас, Уильям… О господи, ну теперь мы и в самом деле тронулись. Надеюсь, все мои чемоданы в вагоне. Благослови вас Бог, мой мальчик. Я никогда вас не забуду. Где мой макинтош? Ах да, все в порядке. А шляпа у меня – она хорошо сидит? До свидания. Пишите почаще. До свидания.
– До свидания, Артур.
Поезд, набирая скорость, вырвал у меня его наманикюренную лапку. Я прошел еще немного по платформе и остановился, и махал, пока последний вагон не скрылся из виду.
Повернувшись к выходу, я едва не натолкнулся на человека, который стоял прямо у меня за спиной. Это был сыщик.
– Прошу прощения, Herr Kommissar, – пробормотал я.
Он даже не улыбнулся.
Глава шестнадцатая
В начале марта, сразу после выборов,
[54] как-то вдруг установилась теплая и влажная погода. «Гитлер нагадал», – сказала жена консьержа. А сын ее пошутил – мы, мол, должны быть благодарны Ван дер Люббе:
[55] Рейхстаг горел так жарко, что снег растаял. «Такой милый мальчик, – со вздохом заметила фройляйн Шрёдер. – И как он только может заниматься такими жуткими вещами?» Жена консьержа фыркнула.
Наша улица выглядела празднично – если выйти на нее и окинуть взглядом неподвижно свисающие из окон черно-бело-красные флаги на фоне голубого весеннего неба. На Ноллендорфплац подле кафе на улице сидели люди в пальто и читали о coup d'Etat
[56] в Баварии. Из репродуктора на углу вещал Геринг. Германия пробудилась,
[57] сказал он. Магазин мороженщика был открыт. Наци, одетые в форму, ходили туда-сюда с напряженным, серьезным выражением на лицах, как будто выполняли какие-то ответственные поручения. Читатели газет у кафе поворачивали головы им вслед, улыбались, и вид у них был вполне довольный.
