Однако настоящее сердце Берлина – маленький сырой черный парк Тиргартен. В это время года холод гонит крестьянских парней в город на поиски пищи и работы. Но город, который так ярко и приветливо сиял своими огнями в ночном небе над равниной, – нынче холоден, жесток и мертв. Его тепло – иллюзия, мираж в зимней пустыне. Он не примет этих мальчишек. Ему нечего им дать. Холод гонит их с улиц в парк – это жестокое сердце города. И там они жмутся на скамейках, голодные и холодные, мечтая о своих далеких деревенских печках.
Фрейлейн Шрёдер ненавидит холод. Кутаясь в бархатный жакет на меху, она сидит в углу, положив ноги в чулках на печку. Иногда выкуривает сигарету, иногда выпивает стакан чая, но в основном просто сидит, тупо уставясь на печные изразцы, будто впадая в спячку. Сейчас она одна. Фрейлейн Мейер отправилась в турне в Голландию вместе с кабаре. Поэтому фрейлейн Шрёдер не с кем поговорить, кроме Бобби и меня.
Но Бобби сейчас в глубокой опале. Он не только не работает и вот уже три месяца как задолжал с оплатой, но фрейлейн Шрёдер даже имеет основания подозревать его в краже – у нее из сумки пропали деньги.
– Вы знаете, герр Исиву, – говорит она мне, – я не удивлюсь, если это он стащил те злополучные пятьдесят марок у фрейлейн Кост… Он вполне способен на это, свинья эдакая! Подумать только, как я ошиблась в нем! Вы не поверите, герр Исиву, я отнеслась к нему как к родному сыну – и вот благодарность! Он говорит, что заплатит мне все до пфеннинга, если устроится барменом в «Леди Уиндермир»… Если бы да кабы… – Фрейлейн Шрёдер презрительно хмыкает. – Если бы! Если бы у моей бабушки были колеса, она бы стала омнибусом.
Бобби изгнан из прежней комнаты и сослан в «шведский павильон». Там, должно быть, ужасные сквозняки. Иногда бедный Бобби ходит совсем синий от холода. За последний год он очень изменился – волосы поредели, одежда истрепалась, дерзость выглядит демонстративной и довольно жалкой. Такие люди, как Бобби, не могут жить без своей профессии, отнимите ее, и они перестают существовать. Иногда он прокрадывается в гостиную, небритый, руки в карманах, и вызывающе прохаживается без дела, насвистывая себе под нос танцевальные мотивчики, которые давно уже вышли из моды. Фрейлейн Шрёдер порой бросит ему фразу-другую, точно корку хлеба, но никогда не взглядывает на него и не подпускает его к печке. Может быть, она так и не простила ему интрижки с фрейлейн Кост. Прошло то время, когда они щекотали и хлопали друг друга по заду.
Вчера нас навестила сама фрейлейн Кост. Меня не было дома; когда я вернулся, то обнаружил, что фрейлейн Шрёдер ужасно взбудоражена.
– Вы только подумайте, герр Исиву, ее не узнать! Настоящая леди! Японский друг купил ей шубу из натурального меха, даже не представляю, сколько он заплатил за нее. А туфли – настоящая змеиная кожа! Да, да, клянусь, она заработала их! Это ремесло еще котируется в нынешнее время. Надо бы мне самой этим заняться.
Но сколько бы сарказма ни вкладывала она в свои замечания, я видел, что она находится под огромным впечатлением. И произвели его не меховая шуба или туфли: фрейлейн Кост добилась значительно большего – высшей ступени в иерархии ценностей фрейлейн Шрёдер: ей сделали операцию в частной клинике.
– Совсем не то, что вы думаете, герр Исиву! Что-то с горлом. Платить, конечно, пришлось ее другу. Подумать только – доктора вырезали ей что-то в носу, и теперь она набирает в рот воду и выпускает ее через ноздри, как из шприца! Сначала я не поверила – но она показала. Клянусь честью, герр Исиву, она может разбрызгивать воду по всей кухне! Спору нет, она стала лучше с тех пор, как жила здесь… Не удивлюсь, если она вскоре выйдет замуж за директора банка. Да, да, помяните мое слово, эта девушка далеко пойдет.
Герр Крампф, молодой инженер, один из моих учеников, рассказывает о своем детстве во время войны и инфляции. В последние дни войны с окон железнодорожных вагонов исчезли кожаные петли, люди сдирали их, чтобы продать кожу. Можно было встретить мужчин и женщин, расхаживающих в одежде, сшитой из обивки вагона. Группа школьных товарищей Крампфа однажды ворвалась на фабрику и украла все кожаные приводные ремни. Все крали. Продавали все что могли – в том числе и себя. Четырнадцатилетний одноклассник Крампфа во время переменок торговал на улице кокаином.
Фермеры и мясники были всемогущими. Если вам нужны были овощи или мясо, вы были вынуждены исполнять их прихоти.
У семьи Крампфов был знакомый мясник в маленькой деревне, у которого всегда имелось мясо на продажу. Но мясник страдал редким сексуальным извращением. Величайшим эротическим наслаждением для него было ущипнуть или потрепать по щеке стыдливую, благовоспитанную девушку или женщину. Возможность унизить такую женщину, как фрау Крампф, ужасно его возбуждала: он наотрез отказывался приступить к делу, пока не исполнит свой каприз. Итак, каждое воскресенье мать Крампфа вместе со своими детьми совершала путешествие в деревню и кротко терпела щипки и хлопки по щекам в обмен на несколько котлет или кусок мяса.
В дальнем конце Потсдамерштрассе расположена ярмарка с каруселями, качелями и кинетоскопами. Главная ее достопримечательность – балаган, где происходят состязания по боксу и борьбе. Вы платите деньги и входите внутрь, борцы проводят три-четыре раунда, и рефери объявляет, что если вы хотите посмотреть еще, то должны заплатить еще десять пфеннингов. Один борец – лысый, с огромным животом, в холщовых брюках, закатанных до колен, будто он шлепал по воде. Его противник одет в черное трико и кожаные наколенники; кажется, что они сняты со старой извозчичьей клячи. Борцы кидают друг друга изо всех сил, крутят сальто в воздухе к вящему удовольствию публики. Толстяк, исполняющий роль проигравшего, притворяется рассерженным, когда его побивают, и грозит сразиться с рефери.
Один из боксеров – негр. Он неизменно побеждает. Боксеры бьют друг друга открытой перчаткой, издавая чудовищный рев. Его противник – высокий, хорошо сложенный молодой человек, лет на двадцать моложе и явно сильней негра, который нокаутирует его с удивительной легкостью. Он корчится на полу, изо всех сил пытаясь встать на счет десять, потом опять со стоном падает. После этого рефери собирает еще по десять пфеннингов и вызывает смельчаков из зала. Прежде, чем находится желающий, еще один молодой человек, который совершенно открыто болтал и шутил с борцами, поспешно выпрыгивает на ринг, сбрасывая на ходу одежду, и оказывается уже в шортах и боксерских ботинках. Рефери объявляет сбор по пяти марок: на сей раз негр повержен.
Публика воспринимала борьбу всерьез, громко подбадривая борцов, ссорясь и заключая пари. Большинство присутствующих пробыли в балагане все то время, что я там был, и остались в нем после моего ухода. Вывод, конечно, удручающий: этих людей можно заставить поверить в кого угодно и во что угодно.
Прогуливаясь вечером по Клейстштрассе, я заметил толпу, окружившую частную машину. В ней сидели две девушки: на тротуаре два молодых еврея отчаянно спорили со светловолосым гигантом, очевидно, изрядно выпившим. По-видимому, евреи медленно ехали по улице, подыскивая себе попутчиков, и предложили подвезти двух девушек. Девушки согласились и сели в машину. Но тут встрял блондин. Он заявил, что он нацист и поэтому считает своим долгом защищать честь всех немецких женщин от вредной антинордической опасности. Два еврея, казалось, нисколько не испугались, они решительно предложили нацисту не лезть не в свое дело. Тем временем девушки, воспользовавшись скандалом, выскользнули из машины и побежали по улице. Тогда нацист схватил одного еврея за руку, чтобы вести его в полицию, но тот угостил его таким апперкотом, что блондин упал навзничь. Прежде, чем нацист успел подняться, молодые люди вскочили в машину и умчались. Продолжая обсуждать случившееся, толпа медленно рассеялась. Немногие открыто приняли сторону нациста, другие поддержали евреев, но большинство скептически качали головами и бормотали: «Allerhand!»
[87]
