Хотя нам нужно было пройти всего несколько сот метров, Салли настояла, чтобы мы взяли такси. Не идти же в «Эдем» пешком.
– Я не очень понравилась этой девушке? – заметила она, когда мы поехали.
– Да, Салли. Не очень.
– Уверена в этом, хотя и не понимаю, почему. Я из кожи вон лезла, чтобы быть любезной с нею.
– И это ты называешь «быть любезной»? – Я рассмеялся, несмотря на свое раздражение.
– Хорошо, что я должна была делать?
– Скорее, чего ты не должна была делать. Ты можешь говорить о чем-нибудь еще, кроме грязных адюльтеров?
– Принимай меня такой, какая я есть, – высокомерно отрезала она.
– Вместе с ногтями и всем остальным? – Я вспомнил, как Наталья не могла оторвать от них глаз с выражением священного ужаса на лице.
Салли засмеялась.
– Сегодня я специально не покрасила ногти на ногах.
– Черт возьми, Салли! Неужели ты их красишь?
– Да, конечно.
– Но зачем, скажи на милость? Я имею в виду, никто… – Я поправил себя. – Ведь мало кто может оценить их.
Салли улыбалась одной из своих обезоруживающих улыбок.
– Я знаю, дорогой. Но я себя ощущаю суперчувст-венной.
С этой встречи началось наше взаимное охлаждение с Натальей. Не то чтобы между нами произошла открытая ссора или явный разрыв. Мы, естественно, встретились через несколько дней, но я сразу же почувствовал, как ослабла наша дружба. Мы беседовали как обычно об искусстве, музыке, книгах, избегая переходить на личности. Мы целый час гуляли по Тиргартену, когда Наталья вдруг спросила:
– Вам очень нравится мисс Боулз?
В ее глазах, прикованных к усыпанной листьями тропинке, таилась злая усмешка.
– Конечно… Мы скоро собираемся пожениться.
– Сумасшедший!
Несколько минут мы шли в молчании.
– Вы знаете, – сказала вдруг Наталья с видом человека, сделавшего удивительное открытие, – мне не нравится ваша мисс Боулз.
– Я знаю.
Как я и предполагал, мой тон рассердил ее.
– Мое мнение не имеет значения?
– Ровным счетом никакого, – подзуживал я ее.
– Только ваша мисс Боулз имеет значение?
– Да, она очень дорога мне.
Наталья покраснела и прикусила губу. Она начала сердиться.
– Когда-нибудь вы поймете, что я права.
– Не сомневаюсь в этом.
На обратном пути мы не проронили ни слова. На пороге, однако, она спросила как обычно:
– Может, позвоните мне когда-нибудь? – Потом остановилась и выпалила. – Если позволит мисс Боулз!
Я засмеялся.
– Позволит или нет, я позвоню вам очень скоро.
За секунду до того, как я успел договорить, Наталья хлопнула дверью у меня перед носом.
Однако я не сдержал слова. Только через месяц я наконец набрал ее номер. Много раз я совсем было решался это сделать, но досада все время пересиливала желание ее увидеть. И когда, наконец, мы встретились, температура наших отношений упала еще на несколько градусов, казалось, мы просто знакомые. Наталья была убеждена, что Салли – моя любовница, а я не понимал, почему я должен разубеждать ее; пришлось бы вести нудный задушевный разговор, к которому я совершенно не склонен. И в результате всех объяснений Наталья была бы еще больше шокирована, чем сейчас, и стала бы еще больше ревновать. Я не обольщался, будто Наталья хотела когда-нибудь заполучить меня в любовники, но она, конечно же, начала вести себя по отношению ко мне как старшая сестра или дама-патронесса. И именно эту роль, как это ни странно, украла у нее Салли. Жаль, конечно, решил я, но так даже лучше. Поэтому я уклонялся от вопросов и измышлений Натальи и даже обронил несколько замечаний, намекавших на семейное счастье: «Когда мы сегодня утром завтракали с Салли…» или «Как вам нравится этот галстук? Его выбрала Салли…». Бедная Наталья встретила их угрюмым молчанием, и, как нередко бывало и раньше, я почувствовал себя виноватым и зловредным. Потом в конце февраля я позвонил ей, и мне сказали, что она уехала за границу.
Бернгарда я тоже не видел некоторое время. И немало удивился, услышав в трубке его голос. Он приглашал меня поехать с ним на ночь за город. Приглашение прозвучало очень таинственно, но Бернгард лишь рассмеялся, когда я попытался выведать, куда и зачем.
Он заехал за мной около восьми вечера в большой закрытой машине с шофером. Машина, объяснил Бернгард, принадлежит фирме. И он, и его дядя пользуются ею. Ландауэры жили в патриархальной простоте: у родителей Натальи своей машины не было, а Бернгард, казалось, готов был просить у меня прощения за эту. Весьма сложная простота, отрицание отрицания, корнями уходящая вглубь комплекса вины за владение собственностью. «Боже ты мой, – вздохнул я про себя, – разве поймешь этих людей?» От одной мысли о психическом складе Ландауэров я терял самообладание, и у меня появилось ощущение полного поражения и опустошенности.
– Вы устали? – спросил Бернгард, заботливо поддерживая меня под локоть.
– О нет, – встряхнулся я. – Совсем нет.
– Вы не возражаете, если мы заедем к моему другу? С нами будет еще кое-кто, увидите. Надеюсь, вы не возражаете?
– Нет, конечно, нет, – сказал я вежливо.
– Очень спокойный человек. Старый друг семьи. – Почему-то Бернгарду было весело. Он то и дело посмеивался себе под нос.
Машина остановилась возле виллы на Фазаненштрассе. Бернгард позвонил в дверь, и его впустили; через несколько минут он появился со скай-терьером в руках. Я рассмеялся.
– Вы чрезвычайно любезны, – сказал Бернгард, улыбаясь. – Но все же, мне кажется, вы слегка смущены… Не так ли?
– Возможно.
– Интересно, кого вы ожидали увидеть? Какого-нибудь старого, ужасно занудного господина, да? – Бернгард потрепал терьера. – Кристофер, боюсь, вы слишком хорошо воспитаны, чтобы признаться мне в этом.
Машина притормозила и остановилась у поворота на автомагистраль.
– Куда мы едем? – спросил я. – Скажите мне.
Бернгард улыбнулся своей мягкой экспансивной восточной улыбкой.
– Я веду себя очень загадочно, да?
– Очень.
– Для вас это наверняка необычное приключение: ехать ночью неведомо куда. Если я скажу, что мы направляемся в Париж, в Мадрид или в Москву, – тогда пропадет всякий налет тайны, и половина удовольствия исчезнет… Я почти завидую вам, потому что вы не знаете, куда мы едем.
– Да, с одной стороны, конечно. Но, по крайней мере, я уже представляю, что не в Москву. Мы едем в противоположном направлении.
Бернгард засмеялся.
– Иногда вы истый англичанин, Кристофер. Вы это ощущаете?
