Они поставили меня перед самым сложным выбором: убежать, позволив Триумвирату победить, и наблюдать, как моих смертных друзей уничтожат, или освободить двух заклятых врагов и разделить судьбу Джейсона Грейса.
Это было простое решение.
Я повернулся к Рейне и Мэг и подумал так четко, как только смог: «Разбейте фасции. Освободите его».
30
Голос и «Тсс!»
Видал я и более странные пары
Стоп. Нет. Не видал
Оказалось, что это была плохая идея.
Рейна и Мэг двигались осторожно, как если бы подходили к загнанному в угол дикому животному или разъяренному бессмертному. Они встали по обе стороны от Гарпократа, занесли мечи над фасциями и одновременно безмолвно скомандовали: «Раз, два, три!»
Фасции словно сами желали разлететься на куски. Несмотря на уверения Рейны, что клинками из имперского золота рубить цепи из имперского золота придется целую вечность, их с Мэг мечи прошли сквозь провода и кабели, словно и сами были лишь иллюзией.
Их клинки ударили по фасциям и разбили их: связки прутьев разлетелись в щепки, древки сломались, золотые изогнутые лезвия упали на пол.
Девочки попятились, явно удивленные, что им все удалось.
Гарпократ одарил меня натянутой злорадной улыбкой.
Кандалы на его руках и ногах беззвучно потрескались и рассыпались как весенний лед. Остатки кабелей и цепей скукожились, почернели и, извиваясь, поползли к стенам. Гарпократ выпрямил свободную руку – не ту, что показывала жест «Тсс! Я тебя сейчас убью», – и к нему в ладонь поднялись оба золотых лезвия разбитых фасций. Его пальцы раскалились добела. Лезвия растаяли, золото, просочившись у него между пальцев, потекло вниз и расползлось лужицей на полу.
Тонкий испуганный голос у меня в голове пропищал: «Что ж, пока все идет отлично».
Бог взял с колен банку. Он держал ее кончиками пальцев, как хрустальный шар. На мгновение я испугался, что он поступит с ней так же, как и с золотыми топорами, и расплавит то, что осталось от Сивиллы, просто чтобы позлить меня.
Вместо этого он стал мучить мой разум новыми видениями.
Я увидел, как эврином прибежал в темницу Гарпократа со стеклянной банкой под мышкой. Изо рта у гуля текла слюна, а глаза светились пурпурным.
Гарпократ забился в цепях. Похоже, тогда он провел в этом ящике еще не так много времени. Он хотел раздавить эвринома безмолвием, но гулю было все нипочем: его телом управлял чужой разум из далекой гробницы тирана.
Даже телепатически было ясно, что говорил он голосом Тарквиния: тяжелым и грубым, как колеса колесницы, давящие чью-то плоть.
«Я принес тебе подругу, – сказал он. – Постарайся ее не разбить».
Он бросил банку Гарпократу, и тот от неожиданности ее поймал. Одержимый духом Тарквиния, гуль, злобно посмеиваясь, заковылял прочь и закрыл за собой дверь на цепи.
Оказавшись один в темноте, Гарпократ поначалу хотел разбить банку. Что бы ни прислал Тарквиний, наверняка это таило в себе ловушку, яд или что похуже. Но ему стало любопытно. Подруга? У Гарпократа никогда не было друзей. Он вообще не знал, каково это – дружить.
Он чувствовал, что в банке заключена живая сила: слабая, печальная, угасающая – но живая и возможно, более древняя, чем он сам. Он открыл крышку. Едва различимый голос заговорил с ним, прорезав тишину, словно ее не существовало.
После стольких тысячелетий Гарпократ, безмолвный бог, которого вообще не должно было существовать, почти забыл, что такое звук. Он заплакал от счастья. Бог и Сивилла стали общаться.
Оба знали, что они пешки, пленники, и они здесь лишь потому, что зачем-то нужны императорам и их новому союзнику Тарквинию. Как и Гарпократ, Сивилла отказалась исполнить требования захватчиков. Она ничего не скажет им о будущем. Да и зачем ей это? Боль и страдания ей не страшны. Ей в буквальном смысле нечего больше терять, и она желала лишь смерти.
Гарпократ понимал ее. Он устал тысячи лет медленно таять, ожидая, когда станет совсем безвестным, забытым всеми людьми, и прекратит существовать. Жизнь всегда была для него мучением, нескончаемой чередой разочарований, обид и насмешек. Теперь ему хотелось уснуть. Вечным сном исчезнувших богов.
Они рассказали друг другу свои истории. Ненависть ко мне сблизила их. Они понимали, что именно этого хочет Тарквиний. Он свел их вместе, надеясь, что они подружатся, чтобы потом, используя их привязанность друг к другу, заставить ему подчиниться. Но сопротивляться чувствам они не могли.
«Постой, – прервал я историю Гарпократа. – Вы что… пара?»
Мне не стоило об этом спрашивать. Я вовсе не хотел, чтобы моя мысль получилась такой скептической, полной недоумения: как это бог шиканья мог влюбиться в голос из банки?
Ярость Гарпократа обрушилась на меня с такой силой, что у меня подогнулись колени. Давление воздуха резко повысилось, словно я рухнул на тысячу футов вниз. Я едва не отключился, но, похоже, Гарпократ не желал этого. Ему нужно было, чтобы я оставался в сознании и страдал.
Он наполнил меня горечью и ненавистью. Это было похоже на тошноту, только наоборот. Вместо того чтобы изрыгать то, что меня мучило, я был вынужден принимать это в себя. Мои суставы начали расползаться, голосовые связки – растворяться. Может, Гарпократ и готов умереть, но это не значит, что сначала он не убьет меня. Это доставило бы ему большое удовольствие.
Я опустил голову и, стиснув зубы, приготовился принять неизбежное.
«Ладно, – подумал я. – Я это заслужил. Только пощади моих подруг. Прошу».
Давление ослабло.
Помутившимся от боли взглядом я посмотрел наверх.
Передо мной плечом к плечу, загораживая меня от бога, стояли Рейна и Мэг.
Они передавали ему собственные видения. Рейна показала, как я пою легиону «Падение Джейсона Грейса», со слезами на глазах совершая ритуал у погребального костра Джейсона, затем как я глупо, нелепо и бестолково предлагаю ей стать моей девушкой, давая повод, забыв обо всем, так искренне посмеяться, как ей не удавалось многие годы. (Спасибо, Рейна.)
Мэг показала, как я спас ее из логова мирмеков в Лагере полукровок, так откровенно спев о своих любовных провалах, что гигантские муравьи от печали впали в ступор. Она мысленно нарисовала, как я проявлял доброту к слонихе Ливии, Кресту, и особенно к ней, когда обнял ее в нашей комнате над кофейней и заверил, что никогда не сдамся.
В их воспоминаниях я был так похож на человека… в хорошем смысле. Не произнося ни слова, мои подруги спросили Гарпократа, был ли я по-прежнему тем, кого он так ненавидел.
Бог сердито посмотрел на девушек.
Но тут из закрытой банки зазвучал – на самом деле зазвучал – тихий голос:
