Это были личные фасции двух императоров, с помощью которых они выкачивали силу из Гарпократа и подчиняли его.
Бог прожигал меня взглядом. Он наполнял мое сознание ужасными образами: я окунаю его голову в унитаз на горе Олимп; радостно улюлюкая, связываю его по рукам и ногам и запираю в конюшне со своими огнедышащими конями. И десятки других видений, в каждом из которых я был таким же великолепным, блестящим, прекрасным и могучим, как любой из императоров Триумвирата – и таким же жестоким.
Мой череп сотрясался от напора Гарпократовой силы. Сосуды лопались в разбитом носу, на лбу, в ушах. Рейна и Мэг корчились в муках. Рейна встретилась со мной глазами, у нее из ноздрей текла кровь. Ее вид говорил: «Ну, гений. Что теперь?»
Я подполз ближе к Гапократоу и попробовал отправить ему несколько мысленных образов, складывающихся в вопрос «Как ты сюда попал?».
Я представлял себе, как Калигула и Коммод одолели его, сковали и заставили исполнять их приказы. Я представлял, как Гарпократ, совсем один, месяцами, годами парит в темном ящике и не может вырваться из плена фасций, становясь все слабее и слабее по мере того, как императоры все дольше используют его молчание, чтобы держать полубогов в неведении, отрезать их друг от друга, пока Триумвират разделяет и властвует.
Гарпократ ведь их пленник, а не союзник.
Правда?
Гарпократ ответил слабой вспышкой возмущения.
Я решил, что это значит и «да», и «ты отстой, Аполлон».
Он вызывал в моем сознании новые картины. Я увидел Коммода и Калигулу – они стояли на моем месте и издевались над ним, жестоко улыбаясь.
«Ты должен быть на нашей стороне, – телепатически сказал ему Калигула. – И помогать нам по собственному желанию!»
Гарпократ отказался. Возможно, он не мог победить своих обидчиков, но намеревался сражаться с ними, пока его дух не иссякнет. Вот почему он выглядит таким изможденным.
Я отправил ему импульс, говорящий о моем сочувствии и раскаянии. Гарпократ с презрением уничтожил его.
То, что мы оба ненавидим Триумвират, еще не делает нас друзьями. Гарпократ ни на миг не забывал, как я его мучил. Если бы не фасции, он бы уже расщепил меня и моих подруг на мельчайшие атомы.
Он показал мне это в самых ярких красках. Эти мысли явно доставляли ему удовольствие.
Мэг попыталась вступить в наш мысленный спор. Сначала ее сообщение было бессвязным: сплошные боль и смятение. Но потом она сумела сосредоточиться. Я увидел, как ее отец с улыбкой протягивает ей розу. Для Мэг роза была символом любви, а не тайн. Затем я увидел, как ее отец, убитый Нероном, лежит на ступенях Центрального вокзала. Она рассказала Гарпократу историю своей жизни, запечатленную в нескольких горьких кадрах. Она многое знала о монстрах. Ее воспитывал Зверь. Не важно, как сильно Гарпократ меня ненавидит – и Мэг согласна, что порой я бываю непроходимым тупицей, – но нам нужно объединиться, чтобы остановить Триумвират.
Гарпократ в ярости разорвал ее мысли на мелкие кусочки. Как она посмела предположить, что сможет понять его страдания?!
Рейна попробовала подступиться к нему иначе. Она поделилась воспоминаниями о последнем нападении Тарквиния на Лагерь Юпитера: множество раненых и убитых, тела которых утаскивают гули, чтобы превратить их во вриколакасов. Она показала Гарпократу то, чего больше всего боится: что после всех сражений, после того, как они веками поддерживали лучшие традиции Рима, Двенадцатый легион сегодня ночью может погибнуть.
Гарпократа это не тронуло. Он обратил свою волю ко мне, направив на меня потоки ненависти.
«Хорошо! – взмолился я. – Убей меня, если нужно. Но я сожалею! И я изменился!»
Я показал ему самые страшные, постыдные провалы, которые пережил с тех пор, как стал смертным: вот я скорблю над телом грифоницы Элоизы на Станции, держу на руках умирающего пандоса Креста в Горящем Лабиринте и, конечно, бессильно наблюдаю, как Калигула убивает Джейсона Грейса.
На одно мгновение ярость Гарпократа ослабла.
По крайней мере мне удалось его удивить. Он не ожидал, что я могу испытывать раскаяние или стыд – я никогда этим не славился.
«Если ты позволишь нам уничтожить фасции, – подумал я, – то будешь свободен. И это навредит императором, так?»
Я отправил ему видение: Рейна и Мэг обрушивают на фасции удары мечей, и церемониальные топоры разлетаются на куски.
«Да», – подумал в ответ Гарпократ, добавив картинке ярко-красный оттенок.
Я предложил ему то, чего он желал.
В наш разговор вмешалась Рейна. Она представила Коммода и Калигулу, стоящих на коленях и стонущих от боли. Фасции были связаны с ними, и они сильно рисковали, оставив здесь свои топоры. Если фасции уничтожить, возможно, это ослабит императоров перед битвой и сделает их более уязвимыми.
«Да», – ответил Гарпократ.
Давление тишины ослабло. Я уже почти мог снова дышать, не испытывая мучений. Рейна, пошатываясь, встала на ноги и помогла подняться мне и Мэг.
К несчастью, опасность еще не миновала. Я представил, какие кошмарные вещи может сотворить со мной Гарпократ, если мы освободим его. А так как я говорил с ним мысленно, то не мог скрыть от него эти страхи.
Свирепый взгляд Гарпократа не внушал надежды.
Наверняка императоры предвидели это. Они были умны, циничны и мыслили до ужаса логично. Они знали, что если я выпущу Гарпократа, он первым делом убьет меня. Для императоров потенциальный риск лишиться своих фасций не перевешивал потенциальную выгоду от моей смерти… или радость от осознания, что я сам стал причиной своей гибели.
Рейна коснулась моего плеча, и я невольно вздрогнул. Они с Мэг обнажили оружие и ждали моего решения. Готов ли я на самом деле пойти на этот риск?
Я внимательно посмотрел на безмолвного бога.
«Делай со мной что хочешь, – мысленно сказал я ему. – Но пощади моих подруг. Прошу».
В его пылающих злобой глазах сверкнула искра радости. Похоже, он ждал, когда я наконец что-то пойму – словно, воспользовавшись тем, что я отвернулся, написал у меня на спине «ЖАХНИ МОЛНИЕЙ».
И тут я увидел, что он держит на коленях. Я не замечал ее, пока стоял на четвереньках, но теперь, когда я поднялся, было трудно не обратить на нее внимания: стеклянная банка, судя по всему пустая, с металлической крышкой.
Мне показалось, что Тарквиний только что бросил последний камень в корзину вокруг моей головы. И я представил, как весело улюлюкают императоры на палубе яхты Калигулы.
Слухи из прошлых столетий замелькали у меня в голове: «Тело Сивиллы рассыпалось…», «Она не могла умереть…», «Ее слуги хранили ее жизненную силу… голос… в стеклянном сосуде».
Гарпократ держал на коленях все, что осталось от Кумской Сивиллы, у которой тоже были все основания ненавидеть меня и которой, как понимали императоры и Тарквиний, я чувствовал себя обязанным помочь.
