– Вы прекрасно понимали, что, попадись мне это на глаза, я тотчас же закрыла бы этот канал радиосвязи. Вы сами должны были его закрыть. Вы передавали немцам секретную информацию, которая привела к провалу всех наших агентов.
Директор встал.
– У меня не было выбора. Я выполнял приказ. – То же самое заявляли и взятые в плен немецкие военные преступники: что они были бессильны, что им ничего не оставалось, как собственными руками творить все те чудовищные зверства. Она читала об этом в бесчисленных показаниях. Директор снова опустился в кресло, держа спину прямо. – Но даже не будь приказа, я все равно поступил бы так же. Когда выяснилось, что немцы завладели нашей рацией, мы поняли, что у нас появилась возможность передавать им дезинформацию о готовящейся операции – ложную информацию, которая заставит их укреплять позиции не в том месте, где планировалась высадка. И ведь у нас получилось. Если бы немцы не были уверены, что мы планируем наступление в другом месте, потери войск коалиции были бы гораздо больше. И если бы та чертова радистка не отфильтровала радиограмму, которую якобы передал Томпкинс, мы бы так и обманывали их. У нас получилось, – повторил Директор, словно убеждая сам себя.
– Ценой жизни моих девочек, – резко указала Элеонора. – Ценой жизни двенадцати женщин, не вернувшихся домой, и других агентов, в том числе Джулиана, которые были убиты. – Информация, которую Лондон сообщал немцам, выдала местонахождение агентов, то, чем они занимались, и непосредственно привела к их аресту.
– Порой необходимо принести в жертву несколько человек, чтобы спасти миллионы, – холодно заявил он.
Его слова шокировали Элеонору. Она работала с Директором, поддерживала его. Особое уважение у нее вызывал его стратегический подход к решению поставленных задач при заброске агентов, которым он определял положение, как фигурам на шахматной доске. Она даже помыслить не могла, что он настолько бездушный, циничный человек.
– Это возмутительно. Я поставлю в известность Уайтхолл.
– И что вы им скажете? Программа была секретная, санкционирована на всех уровнях. Кто, по-вашему, изначально дал ей зеленый свет? – Решение принимал не один Директор, данный план был одобрен в высших эшелонах власти. Широкомасштабное предательство, ошеломленно думала Элеонора.
– Я обращусь в газеты. – Нужно же что-то делать.
– Элеонора, а о своей роли в этом деле вы забыли? Радиограммы вызывали у вас подозрение, но вы продолжали передавать информацию на тех же частотах тому же радисту.
– Вы хотите сказать… – опешила Элеонора.
– Вы даже отправили радиограмму о возвращении Джулиана. И когда радист сообщил о необходимости смены аэродромов, вы и на это дали добро. Вы лично послали Джулиана на смерть, Элеонора. Вы не настаивали на прекращении радиообмена, потому что знали: операция должна продолжаться при любом раскладе.
– Как вы смеете? – Элеонора чувствовала, как ее щеки от гнева покрываются красными пятнами. – Сознательно я никогда не подвергла бы опасности Джулиана или своих девочек.
– И не обольщайтесь, – неумолимо продолжал Директор. – Ваша подпись стоит на каждой исходящей радиограмме. Если это выплывет наружу, весь мир будет знать, что виноваты вы. – Затем голос Директора смягчился. – Я никогда не хотел доводить до этого. Думал, вы покинули УСО, и все это осталось в прошлом. Но вы не хотели успокоиться. Ну а потом подключился еще и отец Виолетты. Он обратился с заявлением к своему депутату. Нам сказали, что будет проведено парламентское расследование. Все документы, какие можно, я отправил в Вашингтон.
– А остальные сожгли, – добавила Элеонора. Директор не ответил. В этот ужас трудно было поверить: Директор сжег Норджби-Хаус, где они, не щадя сил, работали, создавая свое детище, чтобы навсегда похоронить правду. – А меня отослали подальше, – медленно произнесла она, наконец-то все поняв.
– Мне докладывали, что вы затеяли свое расследование, – признался Директор. – Никак не хотели угомониться. Я подумал, что выиграю время, если отправлю вас из Лондона искать ответы во Франции.
Он не рассчитывал, что она поедет в Германию и встретится с Криглером. Но она поехала и встретилась, и то, что узнала, изменило все.
– И что теперь с этим делать? – спросила Элеонора.
– Ничего. Парламент проведет расследование, ничего не выявит, и шум уляжется.
– Что значит «шум уляжется»? Мы должны открыть правду, поставить в известность парламент.
– Ради чего? Чтобы деятельность УСО и дальше очерняли? Они всегда говорили, что мы не нужны, что от нас один только вред. И теперь мы должны сами представить доказательства в поддержку их мнения? УСО – мое детище и ваше, между прочим, тоже. – И Директор пойдет на все, чтобы отстоять его репутацию. – Правда ничего не изменит, Элеонора. Девушек не вернешь.
Но она считала, что правда – самое главное.
– Тогда я сама. – Элеонора снова угрожала, как в ту пору, когда заподозрила, что немцы раскрыли их канал радиосвязи. Если бы тогда она исполнила свою угрозу, некоторые из девушек-агентов, возможно, были бы сейчас живы. Но она спасовала. На этот раз она не блефовала. Ей нечего терять. – Сама обращусь в комиссию.
– Не обратитесь. Ваше слово против моего. Кому, по-вашему, поверят? Обиженной уволенной секретарше или отмеченному наградами полковнику, который достойно возглавлял управление? – Директор был прав. Если смотреть со стороны, девушек-агентов вполне могла предать и она. Ведь у нее нет ничего, что можно было бы противопоставить его словам.
Если только не найдется живой свидетель.
– Криглер сказал, что одна из девушек не доехала до концлагеря, где погибли другие. Что, возможно, она жива. Вам что-нибудь известно об этом?
Директор сконфузился.
– Вскоре после войны мне нанесла визит одна из ваших подопечных. Просила, чтобы я поспособствовал ей в получении американской визы. Я помог. Счел, что не вправе отказать ей в помощи.
Скорее из других соображений: чтобы отправить ее куда подальше из страны.
– Кто? – спросила Элеонора.
– Как ни удивительно, та, в которой вы сомневались. По иронии судьбы, именно под нее работали немцы. Мари Ру.
Элеонора прикрыла рот рукой. Криглер не солгал.
– Она пережила и допрос в СД, и Френскую тюрьму. Стойкая оказалась девушка, и чертовски везучая.
Элеонору распирало от радости, но ликование быстро сменилось гневом. Директор знал это, а ей не сообщил.
– Что вы ей сказали? Про аресты?
Нечто странное промелькнуло в лице Директора.
– Ничего.
Элеонора больше не верила ни единому его слову.
– Где она сейчас?
– Оставьте ее в покое. Не мешайте ей заново строить свою жизнь.
Но Мари была единственным человеком, который знал, что Элеонора не имела отношения к предательству девушек-агентов. Только она могла подтвердить правду о том, что произошло с группой Веспера.
