Элеонора, как неприкаянная, стояла посреди кабинета. Ей безумно хотелось порыться в бумагах и папках, что лежали на столе, но она не осмеливалась.
Через несколько минут Мик вернулся.
– Койку вам устроят. Нужно поесть, пока столовая не закрылась. – Не сказав больше ни слова, он направился из кабинета. Элеонора решила, что должна последовать за ним. Они пришли в столовую с длинными столами, которая напомнила ей обеденный зал в Арисейг-Хаусе. Элеоноре даже почудилось, будто она слышит смех своих девочек.
Только здесь обслуживание было организовано, как в кафетерии. Мик вручил Элеонора поднос и повел ее вдоль прилавка, где ей, не спрашивая, бесцеремонно сунули тарелку с мясом и картошкой.
– Здесь мы еще живем по-божески, – сказал Мик, когда они нашли два свободных местечка за одним из столов. – Райский уголок в сравнении с окопами близ Бастони, в которых мы торчали всю зиму. Правда, кормежка все такая же отвратная. – Элеонора с болью в сердце подумала о голодных детях, которых она видела возле вокзала в Мюнхене. Они были до того истощены, что у всех кости проступали из-под восковой кожи. Но даже их положение не шло ни в какое сравнение со страданиями евреев-пленников Дахау, которых держали в бараках буквально в четверти мили от того места, где они сейчас сидели.
Мик не раздумывая набросился на еду.
– Простите, что был груб с вами, – извинился он с набитым ртом. – Мы здесь просто зашиваемся. В Нюрнберге большие шишки разбирают дела высших чинов, но подлинные звери – конвоиры и охранники, которые пытали и убивали людей, – находятся тут. А доказательств у нас мало. Судебный процесс начинается на следующей неделе, и нам приходится работать круглые сутки. Мы все на последнем издыхании. – Он помолчал, смерив ее взглядом, и затем добавил: – У вас тоже вид не очень-то цветущий, – сказал, что думал.
Элеонора проигнорировала непреднамеренную бестактность его замечания.
– Я выехала из Парижа вчера утром, с тех пор на ногах. И теперь, по-видимому, сразу придется ехать назад.
– Да, на рассвете, – подтвердил Мик, не переставая жевать. Он вовсе не пытается быть мужланом, сообразила Элеонора. А быстро ест по привычке, как бывалый солдат, который не знает, успеет ли он доесть то, что дали, и когда случится поесть в следующий раз. – Сейчас главное – подготовить материалы для суда, некогда отвлекаться на другие дела. – Он помолчал. – Я слышал про женщин-агентов. – Элеонора оторопела. Мало кому за пределами УСО было известно о ее программе. – Читал в отчетах, что наряду с мужчинами были арестованы несколько женщин. Правда, не знаю, ваши ли они были, – поспешил добавить он.
– Они все были мои. Расскажите, что вам известно, – потребовала Элеонора, позабыв про учтивость.
– Мы допрашивали одного охранника. Он сообщил, что однажды в лагерь привезли несколько женщин.
– Когда?
Мик почесал голову.
– В июне или в начале июля сорок четвертого. В принципе, ничего необычного в этом не было. Женщин здесь держали в бараках за холмом. – Он жестом показал куда-то в темноту за окном. У Элеоноры свело живот. Приехав сюда, чтобы поговорить с Криглером, она даже не подозревала, что оказалась в том самом месте, где обрывался след девушек-агентов. – Но этих женщин не зарегистрировали и в бараки не отправили. Их сразу отвели в камеру для допросов. – Элеонора содрогнулась. – Она слышала про такие камеры пыток, куда узников помещали перед смертью. – Больше их никто не видел. Кроме одного заключенного, который работал в том блоке. У нас есть его показания.
– Можно на них взглянуть?
– Думаю, ничего страшного не произойдет, – не сразу отвечал Мик, – если я дам вам посмотреть стенограмму показаний. Завтра вы все равно уезжаете. Покажу после ужина.
Элеонора отставила в сторону поднос и с громким скрежетом отодвинулась на стуле от стола.
– Я – все.
Мик сунул в рот последний кусок, затем поднялся и составил с подносов грязную посуду. Они вернулись в кабинет, где ей пришлось ждать некоторое время назад. Здесь всюду громоздились кипы бумаг, и Элеонора, у которой каждый документ всегда лежал на своем месте, испугалась, что Мик, возможно, в этом хаосе не найдет нужных материалов. Но он сразу прошел к картотечному шкафу, выдвинул один из ящиков, достал тонкую папку и вручил ей.
Элеонора открыла папку. В ней хранились свидетельские показания некоего поляка, которого заставили работать в Дахау. Элеонора листала страницу за страницей – рассказ о его жуткой работе: ему приходилось загружать в печи трупы убитых узников.
Ее внимание привлекла одна строчка: «Как-то ночью привезли трех женщин. Они отличались от остальных, были очень хорошо одеты. Одна была рыжеволосая». Должно быть, Морин. Элеонора продолжала читать:
«Они шли по лагерю, взявшись за руки, не выказывая страха, хотя в спины им был нацелен автомат. Женщин не стали регистрировать как узников, а прямиком препроводили в медицинские бараки, близ которых я работал. Конвоир приказал им раздеться для осмотра. Я услышал, как женский голос спросил: «Pour quoi?».
Зачем? – перевела про себя Элеонора, читая дальше:
«Проверка на наличие тифа», – ответили ей. После я ничего не слышал, а потом мне принесли их тела».
Элеонора положила папку. Девушкам что-то вкололи, сказав, что это лекарство. Элеонора знала, что их нет в живых, но теперь она имела информацию о том, как они погибли. Ужасающая картина. Невыносимая.
Однако она по-прежнему не могла сообразить, как немцы вообще на них вышли. Не давая воли чувствам, Элеонора сосредоточилась на цели своего визита.
– Я должна поговорить с Криглером.
– Черт возьми, Элли! – выругался Мик. Подобной фамильярности по отношению к ней никто никогда не позволял. Она собралась было одернуть его, но передумала. – Прете, как танк! – Мик вытащил пачку сигарет, предлагая ей закурить. Элеонора отказалась. Она смолила только в те ночные часы, когда провожала своих подопечных во Францию. С тех пор не сделала ни затяжки. Мик закурил. – Я и так рассказал вам больше, чем следовало. Ваши девочки погибли от рук немцев. Это очень прискорбно, но теперь вы хотя бы знаете наверняка. Разве этого мало?
– Для меня – мало. Я хочу знать все, в том числе, как немцы вообще на них вышли. Именно поэтому я должна поговорить с Криглером. Полчаса. Это все, что я прошу. По вашим словам, вы ратуете за то, чтобы предать этих людей правосудию. Но разве справедливость не должна восторжествовать в отношении тех, против кого они совершили преступления?
Мик затянулся сигаретой и резко выпустил дым.
– Женщины-агенты не имели официального статуса, и, кроме того единственного отчета, что я вам показал, никаких других свидетельств нет. Как будто все улики исчезли вместе с ними. – Именно этого немцы и добивались, подумала Элеонора. Куда ни ткни, ее девочкам и так, и эдак отказано в справедливости. – Ваша преданность женщинам-агентам достойна восхищения, – продолжал Мик. – Но вы не желаете видеть дальше собственного носа. Нацисты, что содержатся здесь, уничтожили тысячи – нет, миллионы людей. И Криглер среди них – один из самых кровожадных. Ваше вмешательство может привести к тому, что он не предстанет перед судом. Я не вправе этого допустить. Тем более что мы не готовы… – Он осекся, словно сообразил, что ляпнул лишнее.
