Мужчина стиснул зубы, преследуемый воспоминаниями о своей юной любовнице. Вскоре он остановился перед их прекрасным домом в Сен-Жероме.
– Не суетись, моя прелесть, я помогу тебе выйти и уложу тебя в постель, – пробормотал он. – Прошу у тебя прощения. Алкоголь плохо на меня влияет. Мы больше не будем говорить об Эмме Клутье, договорились? Все уже вернулось в норму.
Все еще расстроенная Фелиция кивнула. Последняя фраза супруга странным эхом отдавалась в ее голове. Но она предпочла о ней не думать. Гладя ее волосы, Теодор поцеловал жену в губы. Она неистово сжала его в объятиях, как будто бы над ними нависла какая-то неясная угроза, как будто бы их кто-то хотел разучить.
– Я так люблю тебя! – прошептала она ему на ухо, когда он, улыбаясь, оторвался от ее губ.
– Я тоже тебя люблю и хочу тебе это доказать. Давай поедем в субботу вместе в Шикутими? Я бы провел там одну-две недели с тобой и сыном. Тем хуже для моих пациентов.
– Ты это сделаешь? Ох, Теодор, ты утешил меня! Уилфред будет так рад! Каникулы с мамой и папой!
Супруги снова обнялись.
В полдень следующего дня к ним в дверь позвонили Жасент и Лорик.
Глава 12
Горькая правда
Сен-Жером, у Теодора Мюррея, четверг, 7 июня, 1928
Жасент хотелось сбежать, отказаться от их идеи, пока ей слышалось металлическое позвякивание колокольчика, вибрирующего в доме Мюрреев. Она шла сюда с прочной мыслью о том, что первое, что нужно сделать, – это вывести на чистую воду доктора, однако за мгновение перед тем, как его увидеть, она почувствовала, что твердая почва уходит у нее из-под ног и что ее вновь охватывают сомнения. Ночью она как будто явственно видела перед собой, как все будет происходить в Сен-Жероме, как поведет себя Мюррей, представляла, какими будут его отнекивания, его возражения и, возможно, его признания.
Теперь же, когда Жасент была в минуте от разоблачения доктора, ее сердце подвергалось жестокому испытанию. Она вдруг ощутила себя слабой, опустошенной своей жаждой справедливости и правды. С ней был Лорик, в сером костюме, полосатой рубашке и галстуке; его волосы были аккуратно уложены. Он заметно нервничал от нетерпения.
– Ты обещал, – прошептала она. – Не заводись, сохраняй спокойствие, что бы ни произошло.
– Да понял я, понял, – проворчал он, бледный как стена.
В поезде, по дороге в Сен-Жером, Жасент преподала брату хороший урок, внушая ему, что при отсутствии доказательств доктор Мюррей останется невиновным в разыгравшейся трагедии.
– Пока у нас есть только догадки горничной и спутанный рассказ Пакома, – вразумляла его Жасент.
Накануне, по возвращении на ферму, Жасент и Сидони вместе с Лориком собрались в его комнате.
Тихо, приглушенным голосом, Жасент рассказала близнецам о признаниях слабоумного, решившись наконец показать брату Эммин дневник и копию прощального письма.
– Я вижу только одно объяснение, – заявил Лорик. – Как ты и говоришь, это черновик. Должно быть, через какое-то время Эмма переписала письмо. Неужели ты не понимаешь, Жасент? Она написала это, чтобы кого-то обмануть, чтобы заставить кого-то поверить в то, что она хочет покончить жизнь самоубийством. Возможно, она просто забыла чистовик в кармане жилета, а возможно, его уже прочитал адресат. Зачем ты скрытничаешь, если действительно хочешь узнать правду? Или принимаешь меня за глупца, раз держишь от всего в стороне?
Жасент заверила брата, что он ошибается, а затем, взяв его за плечи, твердо произнесла:
– Я, наверное, схожу с ума. Ты сразу же понял то, о чем я боялась даже подумать. Прости меня, Лорик. Завтра ты должен поехать со мной в Сен-Жером. Я хотела вернуться туда с Пьером, чтобы вновь увидеться с доктором Мюрреем, но у меня нет времени его предупредить. Будет лучше, если со мной поедешь ты. Во всяком случае, тебя это больше касается.
– В таком случае нам нужно предупредить маму… и папу тоже, – сказал Лорик.
– Не сейчас. Позже, прошу тебя.
Жасент не смогла бы объяснить мучавшее ее ощущение того, что это дело неотложно. Лорик не устоял перед прекрасными глазами сестры, полными слез.
– Какой предлог придумать для родителей? Им покажется странным, что мы уезжаем вместе, – нерешительно спросил Лорик.
– Да сгодится все, что угодно! – вспылила Сидони. – Поезжайте, я придумаю что-нибудь правдоподобное. Но только когда вы вернетесь, мы втроем поговорим с родителями. На этот раз они должны знать все, абсолютно все.
* * *
Наконец дверь приоткрылась, и за ней показалась полное лицо Девони; узнав Жасент, горничная смутилась.
– Доктор никого не принимает, мадемуазель, он закрыл кабинет. Они с мадам собираются в отпуск. Они уезжают в субботу. Возвращаются в июле, не раньше.
– Мы пришли не на консультацию, мадам. Это важно. Передайте доктору Мюррею, что Жасент Клутье с братом хотят с ним поговорить.
– Если я позволю вам войти, мадам Мюррей это не понравится. Подождите минутку, – вздохнула горничная.
С этими словами она тихо закрыла дверь. Лорик бросил взволнованный взгляд на черный автомобиль, стоявший рядом с домом доктора.
– Думаешь, это та самая машина, о которой говорил Паком? Бедный парень! Мне становится стыдно, когда я только подумаю, что ударил его ни за что. Ведь на самом деле он нам так помогает!
– Не беспокойся, он уже забыл об этом.
– Да нет же! Теперь он убегает, как только видит меня в деревне. Я попрошу у него прощения.
У Жасент снова участилось сердцебиение. От беспокойства у нее кружилась голова.
– Скорей бы он уже вышел! – тяжело вздохнула она. – Я больше так не могу.
Тихий щелчок заставил ее вздрогнуть. Перед ними стоял Теодор Мюррей, но, вместо того чтобы пригласить посетителей войти в дом, он вышел к ним сам и закрыл за собой дверь.
– Я предпочитаю поговорить на улице – моей супруге необходим отдых, она не должна волноваться. Давайте прогуляемся.
– Вы могли бы с нами поздороваться, доктор, – тут же вспылил Лорик. – Воспитанные люди сначала представляются друг другу. Лорик Клутье, брат Эммы и Жасент.
– Очень приятно, – пробормотал доктор.
Он часто слышал это имя. Впервые это произошло во время их очередного свидания с Эммой в снятой им комнате в Альме. Они вели себя очень осторожно. Она поджидала его за школой, на малолюдной дороге, он подъезжал и увозил ее. «Эта комната – наше маленькое гнездышко», – говорила она. Кровать занимала все помещение. Прижавшись к нему, Эмма, полуголая, рассказывала о своем детстве в Сен-Приме, о Лорике, щипавшем ее за щеки, о Сидони, которая шила для нее наряды, об Альберте, образцовой матери, о Шамплене, мужчине старой закалки, суровом трудяге, о Жасент, своей старшей сестре, серьезной и очень красивой девушке.
