– Паком? Да что за глупости, Лорик! Если бы этот несчастный парень был способен на такое, мы бы все давно об этом знали! Он никогда не доставлял нам хлопот!
Жасент сняла свои промокшие ботинки и колготы. В комнате было темно – единственное окно занавешено льняными шторами, а день был серым и сумрачным, несмотря на раннее время. Она босиком подошла к окну и раздвинула шторы.
– Ай! – внезапно вскрикнула она от боли.
Наклонившись, чтобы увидеть, на что она так неосторожно наступила, Жасент обнаружила на полу осколки флакона от духов.
– Это Эммины духи, Лорик. Теперь неудивительно, почему запах был таким резким.
– Ты сильно порезалась?
– Мне все равно. Как думаешь, она специально разбила флакон?
– Мы этого никогда не узнаем, бедная моя Жасент. Я соберу осколки.
– Не нужно, я сама. Прошу тебя, Лорик, скорее поезжай к родителям! Им сейчас очень тяжело. Папе и Сидони будет легче, если ты будешь рядом. Бедная мама, я не могу даже представить, что она сейчас чувствует; Эмма была для нее всем.
Молодой человек с детства привык слушаться сестру. Он без возражений собрался в дорогу, одевшись соответствующе для того, чтобы встретиться лицом к лицу с проливным дождем и затопленной деревней; но ушел он с тяжелым сердцем. Бушующая стихия пугала его не так, как отчаяние близких.
* * *
Когда брат уехал, Жасент почувствовала себя свободней. Она быстро умылась, причесалась, надела черное льняное платье. С трепетной нежностью она сложила вещи сестры – подол Эмминой юбки был еще влажным от дождя. Складывая ее серый жилет, она почувствовала в его кармане какое-то уплотнение, затем достала оттуда сложенный вчетверо листок.
– Господи боже, это письмо, – пронеслось в голове у нее.
Ее глаза наполнились слезами, когда она узнала красивый почерк Эммы с его аккуратно выведенными заглавными буквами.
Моей любви, моей потерянной и столь жестокой любви.
Я приняла лучшее решение. Мне остается один путь — умереть. Ты больше меня не любишь, ты насмехаешься над ребенком, которого я жду, над нашим ребенком. Поэтому я хочу исчезнуть, покончить с существованием, которое больше не имеет цели, так как мне нужно продолжать идти по жизни вдали от тебя, единственного человека, которого я так сильно люблю. Но обременять себя нежеланным ребенком я тоже не хочу: его незаконное рождение лишит меня должности преподавательницы.
Это письмо — прощание. Все смешалось в моем сознании — и твое любимое лицо, и мои мечты, которые невозможно осуществить! У меня нет больше мужества, но я найду его в себе, чтобы броситься в сумасшедшие воды озера! И ты больше обо мне никогда не услышишь. Сегодня вечером, да, сегодня вечером я буду мертва.
– Нет, нет, нет! – закричала Жасент. – Эмма, ты не имела права, слышишь? Не имела права так с нами поступить!
В ужасе она прислонилась к стене, прерывисто дыша.
– Как молодая девятнадцатилетняя девушка, красивая и образованная, могла такое написать? – спрашивала она себя. – Мы ничего о ней не знали, ничего не знали о том, кем она была на самом деле! Умереть из-за мужчины! А если все это из-за Пьера? И почему письмо все еще было у нее?
Об отдыхе уже не могло быть и речи. Даже если бы она и попробовала поспать, ее возбужденное состояние никогда не позволило бы ей заснуть и на минутку. Она знала об Эмме то, чего не знал Лорик, и у нее возникла идея отправиться в Ривербенд, чтобы расспросить о мужчине, которого еще совсем недавно так любила ее сестра.
Через полчаса Жасент уже была на заднем сиденье такси, которое поймала на вокзале; рядом с ней в машине оказался какой-то пожилой мужчина в коричневом пальто. В связи с чрезвычайной ситуацией на дорогах, вызванной непогодой, водители предлагали пассажирам групповые поездки.
Закрыв глаза, Жасент позволила шуму двигателя себя убаюкать. Ей не хотелось думать о приезде домой, не хотелось думать о том моменте, когда ей придется навсегда попрощаться с Эммой, их малышкой. Но поток воспоминаний нахлынул на нее против ее воли, такой же мощный и коварный, как и огромное озеро, поглотившее окружавшие его земли.
Эмма появилась на свет в самую холодную и жестокую зиму, которую когда-либо доводилось переживать жителям Квебека, в то самое время, когда озеро Сен-Жан покрылось льдом, превратившись в огромную белоснежную равнину, которую не без вполне оправданного чувства страха пересекали на санях с запряженными в них собаками местные храбрецы – вода взяла в плен не одного неосторожного ездока. Их дом в Сен-Приме сотрясался от криков Альберты: ей было очень больно. Женщина уже произвела на свет своего первенца, затем близнецов, и оба раза роды проходили без мучений; но в этот раз мать подвергалась настоящей пытке.
«Может быть, именно поэтому Эмма всегда была маминой любимицей: ее рождение причинило маме столько страданий! – думала Жасент. – Это лишено логики, но порой человеческая душа – потемки! Может быть, Эмма любила солнце, летнюю жару и свет именно потому, что провела первые месяцы своей жизни в ледяном и страшном мире…»
Это бесконечное «может быть»… Взрослея, Эмма становилась все более шаловливой и непослушной. Девочка любила проводить время, гуляя с мальчишками из деревни, она никогда не помогала по дому. «Да, она была кокеткой с самого детства! – вспоминала Жасент, и вновь у нее на глаза наворачивались слезы. – Эмме всегда нравилось краситься, словно в шутку, для игры, но косметики у нас не было, поэтому веки она красила кусочками угля, щеки обмазывала мукой, губы – черничным соком… после этого она была похожа на настоящего маленького клоуна!»
Проблемы начались, когда Эмме исполнилось пятнадцать. Она превратилась в очаровательную девушку, наделенную сполна всеми женскими прелестями, из-за чего казалась гораздо старше своего возраста; тогда она стала сбегать из дому, гулять по деревне под руку с мальчиками, всегда разными. И Жасент вместе с Сидони отчитывали ее, даже наказывали, но никогда не рассказывали о ее проделках маме.
Жасент тяжело вздохнула. Она открыла глаза и погрузилась в созерцание мрачного пейзажа: лил серый, почти черный дождь, повсюду – мутная, как и всегда при наводнениях, вода, которая увлекала за собой куда-то вдаль свои трофеи в виде деревьев, сучьев и даже кухонных приборов, унесенных с первого этажа какого-то заброшенного дома.
– Ужасное зрелище, не правда ли, мадемуазель? – неожиданно спросил второй пассажир такси.
Присутствие этого мужчины удручало Жасент – лучше бы ехать одной. Ей не хотелось с ним разговаривать и обмениваться впечатлениями о происходящем за окном.
– Я из Сен-Жерома, – тем не менее продолжал незнакомец. – Летом 1926 года наводнения разрушили самый большой лес вязов в Северной Америке. Я плакал, мадемуазель, да, плакал, глядя на эти прекрасные деревья, которые десятки лет мужественно боролись со всеми превратностями природы, а теперь были принесены в жертву ради сумасшедших прибылей компаний. И только для чего? Чтобы обеспечить электричеством новые заводы для развития экономики в регионе! Но ведь наши отцы и деды обходились как-то без всех этих современных изобретений, лампочек, уличного освещения… Они работали на земле, плодородной земле, которая кормила страну.
