– Потому что ты тоже их ищешь, – ответил он. – И я готов помочь тебе.
Жасент взяла брата за руку, потерлась щекой о его плечо. Лорик сдержал слезы.
– Все это ужасно! – пролепетал он. – Ты можешь показать мне сумку? Я в глаза не видел письмо Эммы; папа делает вид, что не слышит меня, когда я говорю, что хочу его прочитать… А ты убегаешь к Матильде с этой чертовой сумкой…
По дороге Жасент удалось незаметно вынуть из сумки записную книжку и карандаш и спрятать их в кармане своего плаща. Она покорно уступила просьбе брата. Лорик, так же как и она, открыл белую кожаную сумку, коснулся губной помады, кошелька и тюбика с лекарствами.
– Ничего особенного, – вздохнул Лорик.
– Пойдем скорее домой, – поторопила его сестра.
Сен-Прим, улица Лаберж, тот же день, час ночи
Лежа на старой кроватной сетке, хранящейся на чердаке дедушкиного дома, Жасент пристально смотрела на слабо мерцающий огонек свечи. Завернувшись в теплое одеяло, она слушала свист ветра и шум дождя, барабанившего по крыше. В доме было всего две пригодные для жилья комнаты. Сидони спала с мамой в спальне; Шамплен и Лорик устроились на матрасах в комнате, которую использовали как чулан, с тем чтобы предоставить бывшую детскую комнату Фердинанду.
«Как мне здесь хорошо! – думала Жасент. – Я спала тут маленькой, когда ходила в приходскую школу».
Пальцы правой руки вцепились в записную книжку Эммы. Сейчас или никогда – нужно было набраться смелости. «Какая же я трусливая! – подумала она. – Чего я боюсь? Что бы я там ни прочитала, хуже уже не будет. Мы все так несчастны, нас всех снедает печаль. Даже папу, я уверена».
С пересохшими губами и бешено колотящимся сердцем девушка приподнялась и открыла блокнот наугад, но так, чтобы не попасть на первую страницу: январь, когда, если верить тому, что говорил Пьер, они с Эммой расстались. Жасент попала на 8—9 февраля. На страницах были пятна от чернил, небрежно зачеркнутые строчки, как будто расписывали перо чернильной ручки. Жасент перевернула страницу. На листочке, соответствующем 10 и 11 февраля, с левой стороны листа Эмма написала карандашом:
Пойти к стоматологу.
Жюльет Лафонтен сегодня утром не было. Приходила ее мама — она боится, что у девочки бронхит. Как минимум неделю мне придется обходиться без своей лучшей ученицы.
Получила от мамы, моей милой мамочки, хорошенькую поздравительную открытку в честь дня рождения. Какая жалость! В следующее воскресенье я не смогу поехать в Сен-Прим — снова эти снежные заносы!
Глаза Жасент застилали теплые слезы. Эти строчки, где речь шла о повседневной жизни, строчки, написанные аккуратным Эмминым почерком, создавали странное впечатление: будто сестры были рядом. Читать было больно, но одновременно это же и успокаивало. Шмыгнув носом, Жасент вытерла слезы: теперь ее охватило желание прочитать каждое слово в блокноте. Она разобрала фразы, написанные на правой странице.
В последнее время я — плохая девочка. Мне следовало сообщить Жасент, что я больше не вижусь с Пьером. Я думаю, он все еще ее любит. Может быть, у нее есть шанс снова его завоевать. Если, конечно, ее это интересует. Жасент и Сидони для меня — живые загадки. Как они могут обходиться без мужчин?
Ну вот, снова: мне нужно было бы стыдиться подобных мыслей. Но по крайней мере они не ложатся тяжким бременем на совесть.
Но все же… как хорошо любить и быть любимой!
Это признание, возле которого Эмма нарисовала сердечко, заставило Жасент залиться горькими слезами.
Так Жасент получила доказательство того, что в этот период у Эммы был новый возлюбленный. Пьер действительно невиновен, он не солгал ей. Внезапно Жасент стало стыдно за то, что она беспочвенно его обвиняла, и она дала волю слезам, рыдая все сильнее и сильнее. Однако благодаря этим нескольким словам в ее сердце снова расцветала надежда.
Немного успокоившись, она перечитала первую фразу, имеющую отношение к ней и Сидони; она показалось ей ироничной. В ней не было ничего нового. Но замечание о тяжести на совести заинтриговало девушку.
– Что же ты делала со своей жизнью, сестричка? – тихо спросила Жасент.
Она пролистала блокнот, будучи уверенной в том, что не найдет там ничего особо важного или глубоко личного. Эмма культивировала в себе искусство притворства и лжи. Так она сохраняла свою свободу в подростковом возрасте. Когда ее назначили на должность учительницы, она стала тщательно следить за своей репутацией.
«После того как спадет вода, нужно будет съездить в Сен-Жером и забрать ее личные вещи. У Лорика есть водительские права. Мы одолжим машину, или же мне поможет Пьер», – подумала Жасент.
Вспыхнувшее пламя ненависти, которое она еще недавно разжигала по отношению к своему бывшему жениху, теперь едва тлело, готовое совсем потухнуть. Он не виноват в смерти Эммы, в этом больше не было сомнений. Она отважилась вспомнить нежность его губ на своих губах и то чувство защищенности, которое исходило от его рук, обвивавших ее дрожащее тело.
– Я должна прочитать, все прочитать, – прошептала она.
Порыв ветра чуть не задул свечу. Повернувшись, чтобы сесть поудобнее, Жасент случайно уронила драгоценный блокнот. Она наклонилась, подняла его за одну из картонных обложек, и одна из последних страниц раскрылась перед ней. Эта страница была помечена датой, которая должна была наступить через семь месяцев: 26 декабря 1928 года. По сути, она должна была бы оставаться пустой.
«Кажется, это письмо!»
Это действительно было письмо – Жасент очень быстро в этом убедилась, несмотря на слабый свет свечи.
– Но… что это значит?
Некоторые слова были перечеркнуты. Она читала то, что очень походило на черновик – черновик прощального письма, которое Эмма Клутье написала своему таинственному возлюбленному.
Глава 6
Дневник Эммы
Сен-Прим, улица Лаберж, вторник, 29 мая, 1928, утро
Жасент заснула посреди ночи в каком-то неопределенном состоянии смятения и тревоги, после того как прочитала весь Эммин дневник, от корки до корки. Часто при этом она прерывала чтение, вполголоса вопрошая:
– Зачем она это письмо написала дважды?
Этот вопрос не давал Жасент покоя, разрывая ей сердце, и без того подверженное суровому испытанию. Она не находила ответа. Еще немного – и она побежала бы к Матильде, а может, разбудила бы все свое семейство, чтобы призвать их в свидетели или устроить что-то вроде семейного совета. Наконец силы ее иссякли, и ей удалось провалиться в сон.
Уже забрезжил рассвет, когда сон, походивший на кошмар, перенес ее в общество погибшей сестры. Эмма поднялась из своего гроба, стоящего прямо на земле посреди главной улицы в деревне, возле церкви. Одетая в красное платье, с сумкой на плече, она раздраженным жестом поправила волосы, почти механическими движениями поворачивая голову и глядя поочередно то направо, то налево. Словно по волшебству, откуда-то появился Паком. На нем был его воскресный костюм, он смеялся и пытался обнять Эмму за талию.
