Словно зачарованная, Жасент внимательно осматривала все, что находилось рядом со стволом дерева, корни которого напоминали чью-то непослушную шевелюру. Она всем сердцем надеялась заметить в воде блеск белого кожаного ремешка или серебристой застежки: это означало бы, что сумка сестры в этой коричневатой массе найдена.
Внезапно, к неописуемому ужасу Жактанса, девушка переступила через край лодки и прыгнула в воду, доходившую ей до пояса.
– Ты что, спятила? Что ты делаешь? Это опасно, поднимайся сейчас же!
Ворчливый ветер дул все крепче; вдоль берега все выше поднимались волны, готовые обрушиться на затопленные земли.
– Жасент! Что я скажу твоему отцу, если и ты утонешь?
– Я неплохая пловчиха, Пьер Дебьен когда-то научил меня плавать брассом и кролем. – Вы помните Пьера Дебьена? – спросила девушка, шаря руками в воде и прощупывая ногами пористую почву возле утонувшей коряги.
– Дебьен? Тот тип, что получил работу на электростанции в Иль-Малине? Конечно, помню. Он раньше часто к вам приходил.
– Теперь он бригадир на бумажной фабрике в Ривербенде. А на электростанции он проработал всего месяц. Ох! Тут ничего нет, ничего!
Жасент выпрямилась, передернувшись от холода; с волос стекали капли воды, шарф намок, руки были в грязи.
– Поднимайся быстро, сейчас же! – ворчал сосед. – Что такого важного произойдет, если ты найдешь эту чертову сумку? Будь благоразумной – Эмму уже не вернуть.
– Может быть, сумка поможет мне узнать правду о смерти сестры! Или по крайней мере я найду хоть какое-то объяснение случившемуся.
Жасент снова принялась за безуспешные поиски, подстегиваемая своими собственными словами, – в ее сердце, помимо поселившихся в нем печали и боли, закралось страшное подозрение, с недавних пор не дающее ей покоя. «А что, если Эмма не покончила с собой? Ведь по пути из Роберваля в Сен-Прим она могла отказаться от своего намерения, особенно после того как она так близко подошла к нашему дому. Возможно даже, она видела свет в окнах нашего дома… Как же она могла не подумать о матери, которая любила ее больше всех на свете, больше Лорика, Сидони и меня, вместе взятых?»
Сен-Прим, улица Потвен, дом Пеллетье, тот же день, то же время
Коварный случай, который столь ловко играет человеческими судьбами, распорядился так, что как раз в это время Паком находился в сортире, расположенном, как было принято в то время, снаружи материнского дома, в глубине сада. Это деревянное строение, которое каждые пять лет не забывали перекрашивать в пастельный синий цвет, было одним из любимых его укрытий. Паком любил смотреть на небо сквозь небольшое ромбовидное отверстие в двери или же, как и этим утром, слушать, как барабанит по крыше дождь.
– Как мне тута спокойно и хорошо! – думал он, имитируя местный говор своего покойного отца.
Он не забыл проверить, плотно ли закрыта дверь на внутренний засов. Никто не должен был его беспокоить: он хотел внимательно рассмотреть свое найденное сокровище. Мать готовила обед на кухне, она еще долго не отойдет от плиты. «Мамочка будет недовольна!»
При этой мысли он захихикал. Паком сидел на краю соснового унитаза, который мать раз в неделю старательно вымывала жавелевой водой. Несмотря на свое слабоумие, он все же позаботился о том, чтобы опустить крышку, хоть неприятный запах почти его не беспокоил.
Лукаво прищурив глаза, он достал из холщовой хозяйственной сумки женскую белую кожаную сумочку с длинным ремешком и серебристой застежкой. Он несколько раз провел пальцами по мягкой коже. Паком не спешил исследовать содержимое своего клада: он хотел сполна насладиться радостью обладания, возможностью хранить свою находку втайне от всех.
«Это мое, мое, да, папа?»
Преждевременная смерть Иньяса Пеллетье, его отца, бывшего водопроводчика, очень повлияла на Пакома. Учитывая то, что рассудок Пакома был на уровне рассудка ребенка и каждая мысль давалась ему с трудом, видеть мучения своего любимого отца и защитника было для него страшным испытанием.
Душераздирающие крики Брижит, овдовевшей к сорока годам, ужасали его не меньше. Трагедия эта произошла, когда Паком был еще подростком.
– Тебе было четырнадцать, мой бедный Паком, когда умер твой отец! – настойчиво вбивала в его голову мать.
С тех пор прошло уже десять лет, но Паком все никак не взрослел. В своем аномальном развитии он оставался все тем же ребенком с неестественно крепким для него телосложением.
– Что вы хотите, он отстает в развитии, – говорила мама соседкам в присутствии сына. – Я долго рожала его. Когда доктор щипцами вынул его из меня, малыш был весь синий. Если бы не Матильда, его бы похоронили уже тогда. Это она спасла его.
– Он не более несчастен, чем все остальные, – отвечали Брижит. – К тому же этот крепыш всегда готов каждому подсобить.
Никакие слова не задевали Пакома – стоило ему их услышать, как он сразу же все забывал. Ему нравилась его жизнь. Большой гурман, он обожал лакомиться блюдами, которые готовила мать. Он был очень любопытным и часами бродил по округе, ожидая, пока кто-то попросит его об услуге.
– Какой у меня красивенький подарочек, – говорил себе Паком, улыбаясь.
Он уже не помнил, дала ли ему Эмма Клутье эту белую кожаную сумку. А может, он и украл ее, этот славный аксессуар милых девушек. Слабая память отказывалась возвращать его в туманный вечер на берегу озера.
В лихорадочном возбуждении он наконец открыл сумку и заглянул внутрь. Все было аккуратно разложено. Паком осторожно взял в руки губную помаду, придя в восторг от ее приятного запаха. Затем положил помаду обратно в сумку и достал разноцветный шелковый платок с обшитой зелеными нитками каемкой; он потер его о свою плохо выбритую щеку.
– Это тоже пахнет хорошо, – пробормотал он, убирая платок в сумку.
Без особого интереса он скользнул взглядом по металлическому ключу, велюровому кошельку, записной книжке с карандашом внутри. Затем предельно бережно он вытащил герметично закрытый алюминиевый тюбик.
– Конфетки для сна, – веско произнес он. – Их не нужно есть, если не хочешь спать.
Неожиданно в его мозгу пронеслась мысль, никак, однако, не задержавшаяся в его памяти. Она была подобна мимолетному дуновению ветерка, который лишь на долю секунды всполошил былинку. Но Жасент отдала бы многое, чтобы перехватить эту мысль, несмотря на зловещий смысл, таившийся в ней: «Это плохие конфеты, Паком, я не хочу тебе их давать».
Внезапно погрустнев (а грусть – это чувство, которого Паком всегда опасался), слабоумный встряхнул тюбик. Звук постукивающих в тюбике таблеток барбитала показался ему забавным – это развеяло его печаль.
– Смешно, ой как смешно! – развеселился он.
Снаружи послышался резкий голос матери. Она звала сына. Придя в ужас, он быстро убрал тюбик в сумочку Эммы, затем сунул ее в свою холщовую хозяйственную сумку и запрятал все под куртку.
