«Словно нам дарована некая передышка, – подумала Жасент. – Никто и слова не сказал ни об Эмме, ни о ее девочке. Я как будто перенеслась в юношеские годы, когда Пьер внезапно заваливался к нам на велосипеде в период сенокоса или сбора урожая».
Она переоделась в мастерской Сидони, сменив свое черное платье, чулки и открытые туфли на башмаки, старую юбку и широкую блузку. Добросердечный Лорик предложил ей убраться в овчарне – непростая работа, которую Жасент с Пьером должны были закончить до наступления вечера. Войдя в мастерскую, Сидони нахмурилась:
– Ты плохо одета, Жасент!
– Мне придется убирать бараний навоз, поэтому я надела старую одежду.
– Чего ты только ни сделаешь, чтобы не отрываться от своего жениха! – подколола ее Сидони.
– После ужина он возвращается в Сен-Фелисьен. Я предпочитаю сполна насладиться его присутствием.
– Великий искуситель за работой! Мама готовит глазированные оладьи с сахаром. Это настоящее событие! Она не делала их вот уже три месяца.
– Какая муха тебя укусила, Сидо? Пьер – сама вежливость и самоотдача. Он не виноват ни в том, что нравится дедушке и родителям, ни в том, что Лорик считает его своим лучшим другом. Ты забываешь о том, что благодаря Пьеру наш брат не утонул.
– Смотрите-ка, ты такая же наивная, как и мама! Я уверена, что Лорик контролировал ситуацию, что, погружаясь в воду, он всплывал на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Я знаю своего брата. Он никогда бы не решился причинить мне столько боли. Как и маме.
– Об Эмме мы говорили то же самое.
– И были правы – ее убили. Я точно знаю, что, если бы Пьер не строил из себя Ромео под твоим окном, Лорик вернулся бы на ферму, промокший, озадаченный, но живой.
С озлобленным лицом и недобро сверкающими глазами Сидони закрыла за собой дверь и принялась переодеваться. Жасент в оцепенении наблюдала за ней. Сидони обладала очаровательной фигурой, очень стройной, но наделенной восхитительными женскими округлостями.
– Неважно! – отрезала Жасент. – Скажи лучше, почему ты такая сварливая и почему твой будущий зять так тебя беспокоит. В пятницу вечером ты была вежлива с ним.
– Это сильнее меня. Я знаю, что ты его любишь, что он наверняка сделает тебя счастливой. Временами я с Пьером любезна, но, когда вижу, как окружающие восхищаются им, вспоминаю о том, что у него была связь с Эммой. И в самом деле, вы оба лукавите, скрывая эту деталь от Лорика и от родителей. Как по-твоему, Жасент, Пьер был бы столь желанным гостем в этом доме, если бы об этом стало известно?
Сидони натянула черную юбку из саржи и серую рубаху мужского кроя. Губы ее были все еще укоризненно поджаты.
– Но, Сидо, я чувствую себя беспомощной, – призналась Жасент, едва не плача. – Это ведь ты не так давно говорила мне, как ты рада, что я вновь обрела Пьера. А что касается Эммы, то ты на ухо прошептала мне, что никому это знать не обязательно. Господи, ты такая сумасбродка! Сначала ты меня утешаешь, а затем осыпаешь упреками.
Жестоко разочарованная, она принялась беззвучно рыдать. Стоило только судьбе подарить ей несколько часов радости и спокойствия, как весь ее энтузиазм и вера в любовь сводились на нет.
– Есть еще кое-что, – продолжала Сидони, поправляя выбившуюся из собранных на затылке волос прядь. – Вчера ты отдала Пакому Эммину сумку, даже не спросив моего согласия.
– Я предупредила маму об этом решении. Как бы то ни было, я держала эту сумку в своей комнате, она могла бы пролежать там еще не один год. Это был подарок Мюррея. Если бы ты видела Пакома – он был так доволен! Он тут же убежал, прижимая к сердцу свою добычу. Он заслужил сумку и конфеты. Если бы не он – мы бы не отважились предъявить свои обвинения этому мерзкому типу, этому убийце.
Жасент из осторожности воздержалась от воспоминания о носовом платке Эммы, который, пропитанный ароматом одеколона, так порадовал слабоумного.
– Я едва тебя узнаю, Сидони, – серьезным тоном обратилась к сестре Жасент. – Ты всегда относилась ко мне с любовью и добротой, но теперь у меня такое чувство, будто ты меня ненавидишь.
– Не преувеличивай. Можно спорить, и не испытывая друг к другу ненависти. Да, я злюсь, я имею на это право. Мы и минутки не посвятили написанию объявления.
– Мы вместе займемся этим сегодня вечером. Кстати, Сидо, к чему такой наряд? Ты возвращаешься на мессу?
– Смейся, как же! Я имела глупость назначить Журдену встречу на четыре часа. Я хотела поговорить об этом с родителями, но у меня не было возможности. Если я ничего им не скажу, они станут задаваться вопросами – не в моих привычках гулять по воскресеньям в одиночестве. Я так жалею! Но я обязана пойти, иначе он будет ждать меня напрасно или, чего хуже, придет сюда. Прости, это не дает мне покоя с самого утра.
В порыве смущения Сидони бросилась сестре на шею и в свою очередь заплакала. Смягчившись, Жасент похлопала ее по спине.
– Так чего же ты боишься? Он парень серьезный, как и ты. Он удовольствуется простой болтовней. Вы с ним едва знакомы. Эта встреча ни к чему тебя не обязывает. Ты можешь смело рассказать о ней маме или даже папе. Им не терпится увидеть, как нам с тобой надевают обручальные кольца, спасая тем самым от греха сладострастия.
– Замолчи. Боже мой, замолчи! Я нуждалась в твоих советах, но, одержимая Пьером, ты не обращала на это внимания.
– Что же, теперь нам ничто не мешает. Какие советы ты хочешь от меня услышать?
– Нормально ли это? В пятницу, когда он меня провожал, мы с ним взялись за руки. Я чувствовала себя как-то странно, мне захотелось его поцеловать, прикоснуться к нему.
Жасент тут же отогнала от себя все недавние упреки в адрес сестры: она не учла, что ее чрезмерная раздражительность могла возникнуть у Сидони из-за такой же чрезмерной преданности наставлениям Церкви. Чувственность и желание, не освященные таинством брака, были обречены на осуждение.
– Моя Сидо, нет ничего более природного. Это доказывает, что Журден тебе нравится. Тебе следовало бы радоваться этому. Ты сетовала на свое равнодушие ко всем мужчинам, которые встречались на твоем пути, за исключением Лорика.
Сидони покорно вздохнула. В ее мастерской было довольно высокое зеркало, приделанное к стене, в нем можно было рассмотреть себя с ног до головы. Робко приблизившись к нему, она стала изучать свою внешность.
– Ты очень красива. Ты была бы красивой даже в холщовой сумке с дырами для рукавов, – пошутила Жасент.
– Наряд, который был бы для меня слишком откровенным, – с улыбкой ответила сестра. – Продырявленный мешок! А ноги выставлены на всеобщее обозрение! Какой позор! Мода слишком укорачивает юбки. Если однажды я создам свою одежду, в ней открытыми будут только лодыжки.
Вопреки всем прикладываемым усилиям, Сидони, снедаемая тревогой, заплакала.
«Сможет ли она по-настоящему полюбить и отдаться мужчине? Почему она так не похожа в этом на меня, а еще меньше – на Эмму? – спрашивала себя Жасент. – Если бы я могла, не приводя ее в смущение, рассказать ей о том, насколько приятные, неслыханные, незабываемые ощущения дарит любовь между мужчиной и женщиной! Я получила столько удовольствия с Пьером в нашу первую ночь, а еще больше – в ту ночь у озера. Это не может быть грехом. Господь создал наши тела для этого наслаждения, которое может перенести нас в другое измерение, но для этого мы должны любить другого человека и быть с ним в полном единении».
