– Мне больно не было, ну или совсем немного, – ответила Жасент. – Но одна из учащихся в Монреале медсестер утверждала, что ее жених не смог в нее проникнуть, потому что она чувствовала сильную боль. Должно быть, подобное случается крайне редко. Думаю, что, как правило, эта боль совсем незначительна. О ней быстро забываешь.
Невзирая на свою стыдливость и привычную сдержанность, Сидони осмелела:
– А что при этом чувствуешь? К тому же близость, прикосновения мужчины к твоему телу – все это, наверное, не очень приятно.
– Моя дорогая, когда люди сильно любят друг друга и разделяют одно желание, их переполняют настолько волнующие ощущения, что уже ничего не кажется шокирующим или неприятным. В сущности, это естественно, и это восхитительно, невероятно. Однако я могу представить, насколько это тяжело, когда ты не испытываешь искренних чувств, настоящей потребности в человеке. Меня возмущало, когда ко мне прикасался доктор Гослен. Я могла бы оттолкнуть его, даже ударить. А в остальном…
– Бедная мама! Как мне ее жаль. Может быть, то, о чем писала Эмма в своем дневнике, – справедливо и мне было бы лучше уйти в религию. Я бы работала в монастырской рукодельне, шила бы альбы и сто́лы для епископа.
Жасент легонько ударила сестру локтем:
– Играть в монашку, чтобы не познать ночей любви! Ну ты и дурочка, Сидони! Ты закончишь, как сестра Сент-Блондин, – снимешь одежды послушницы и сбежишь.
Жасент внезапно застыла и, прерывисто дыша, произнесла:
– Я только что подумала… а вдруг Анатали осталась у Леонид Симар? Там, где экс-монахиня могла скрыться, у нее, возможно, была семья. Еще она могла выйти замуж, и теперь малышку воспитывает супружеская пара. Я напишу в епархию, в приют в Шикутими… всюду.
– А телефонный справочник в почтовом отделении? Там указаны все носители фамилии Симар в округе.
– Только те, у кого есть телефон, а значит, совсем немногие. С другой стороны, если Леонид вышла замуж, нам никогда не угадать фамилию ее супруга. Господи, я бы уже хотела оказаться у Матильды! Засыпаем скорее! А ты не мечтай об одеждах урсулинок или августинок. Думай лучше о помощнике начальника полиции, таком обаятельном молодом человеке!
Сидони не ответила, но в интимной темноте комнаты на ее губах заиграла улыбка.
Глава 17
Матильда
Сен-Прим, дом Матильды, среда, 13 июня, 1928
-Ну что, карты рассказали тебе об Эмминой малышке? – во второй раз спросила Жасент.
Сидящая возле нее Сидони тоже упорно всматривалась в изображенные на картах таро разноцветные фигуры.
– Нет, голубушка, я ничего не чувствую, а карты сердятся и молчат. Я тебя предупреждала, что получается не всегда, – оправдывалась Матильда.
– Попробуй еще раз, прошу тебя! Сегодня утром я обзвонила с почтового отделения с десяток семей Симар. Никто не был знаком с Леонид.
Матильда с досадой встряхнула головой. Что-то ее беспокоило. Она подозревала, что причиной могло быть присутствие не очень дружелюбной Сидони. Хозяйка поднялась и принялась что-то искать в своем шкафу, затем вынула оттуда какой-то кожаный футляр.
– Давай вернемся на ферму, Жасент, мы теряем время, – прошептала Сидони за спиной Матильды.
– Да замолчи же! – ответила ей сестра.
– Да, так будет лучше, моя хорошая, – согласилась целительница. – В чем ты меня упрекаешь? Мой разум затуманен твоими дурными мыслями. Не нужно было приходить, если ты думаешь, что я не могу вам помочь.
Ошеломленная надменным тоном Матильды, Сидони бросила на Жасент отчаянный взгляд. В быстром ответном взгляде сестры она прочла неодобрение.
– Простите меня, – пролепетала Сидони. – Я не хотела вас обидеть.
– Хм, не продолжай! – проворчала Матильда. – Ты – красивая роза, но очень колючая. Мне жаль твоего будущего мужа. Ладно, не будем злиться друг на друга. На этот раз я буду использовать обычную колоду карт. А вам, девушки, нужно будет изо всех сил думать об Эмме и ее девочке, повторяя ее имя – Анатали. Но тут есть еще одна проблема. Если какая-то семья удочерила или приняла к себе эту крошку, ее могли назвать по-другому.
Матильда бережно сложила таро, вынула из кожаного футляра карты среднего размера и принялась ловко их тасовать. По завершении нескольких манипуляций, оставшихся для обеих сестер загадкой, хозяйка, полуприкрыв веки и учащенно дыша, произнесла:
– Анатали жива, в этом я могу вас заверить, но ее окутывают тени. Все смутно, мне сложно объяснить вам, какое послание я получила.
Жасент не решалась больше задавать вопросов, Сидони – тем более. Они выполняли указания Матильды и делали это так усердно, что звучание имени Анатали вскружило им головы. Внезапно они увидели, как Матильда начала дрожать и прикрывать лицо руками.
– Ничего, я не вижу больше ничего. Все смешивается. Позже, когда я останусь одна, я попробую еще раз погадать. Я устала.
– Мы оставим тебя, – сказала Жасент.
Однако интуиция подсказывала ей, что ее пожилая подруга скрывала от них что-то важное. Сидони едва слышно попрощалась и вышла первой, с облегчением глядя на ясное небо, на фоне которого вырисовывался церковный колокол. Она прошла своим легким шагом те несколько метров, которые отделяли ее от входа в храм.
Жасент в это время умоляла Матильду:
– Я не приведу больше сестру, но скажи мне, что произошло. Я готова услышать худшее. Если у тебя плохое предчувствие, я предпочитаю знать об этом.
– Ты выдумываешь, детка. Возьми меня за руки! Они ледяные, не так ли? Я очень хотела найти выход и ответить на твои вопросы, но злоупотребила своими силами. Мне нужно ненадолго прилечь, чтобы согреться. Через час господин кюре будет ждать меня с супом. И больше не приводи ко мне Сидони, мы друг другу не нравимся. Такое отношение вызывает разрушительные волны.
Роберваль, кладбище, пятница, 15 июня, 1928
Эльфин и Валлас Ганье поддерживали свою кузину: ноги Фелиции подкашивались от пронимавшей ее нервной дрожи. Под холмиком земли, насыпанным над гробом из ели, этим туманным утром Фелиция похоронила свои мечты о великой любви и семь лет супружеской жизни. Ненависть, поселившаяся в ее сердце, уничтожила всякое сострадание, всякую способность прощать.
– Вернемся домой, – предложил Люсьен Ганье. – Ты не стоишь на ногах, Фелиция.
Молодая вдова в жемчужно-сером костюме и в покрывающей ее светлые волосы черной шляпке с вуалеткой согласно кивнула головой.
– Иду, дядя, – прошептала она, пугающе бледная. – В похоронном бюро я заказала каменную стелу. Валлас, ты проследишь за тем, чтобы ее доставили и установили? Там будут только имена и даты, больше ничего.
– Хорошо, я этим займусь, – заверил кузен. – Я принесу на могилу белые цветы. Ребенок имеет на это право.
Кладбище было безлюдным. Даже могильщик поспешил уйти, сославшись на обеденный перерыв.
