– Более трех лет назад, в начале 1925 года, Эмма работала у вас, – сказала Сидони, внезапно осмелев.
– Боже милостивый, вот так новость! Но я так и не видела эту мадемуазель. Мне ее порекомендовал мэр Сен-Прима. Она должна была явиться ко мне в лавку, но так и не пришла. Я подумала, что у нее возникли какие-то проблемы, возможно, с родителями, и нашла на это место более серьезного работника.
Жасент была подавлена. Она окинула окружавший их красочный беспорядок обеспокоенным взглядом.
– Однако наша сестра провела в Перибонке три месяца. Она писала домой. Ведь правда, Сидо?
– Да, письма были отправлены отсюда. Эмма писала, что ей нравится в лавке.
Торговка возвела руки к небу. Эти посетительницы в черном, с обеспокоенными лицами, вызывали в ней жалость. Она не решалась ранить их еще сильнее, раскрывая перед ними правду.
– Это была ложь, – ответила она наконец. – Я не хочу вас оскорбить, мадемуазели. Вот только, если верить статье в газете, ваша сестра, как мне кажется, вела довольно-таки свободный образ жизни. И это длилось не один год, вы понимаете, что я хочу сказать? Я не привыкла судить других людей, а еще меньше тех, кого постигла трагическая участь, но так обманывать свою семью в столь юном возрасте! Она наверняка посылала письма из Перибонки для того, чтобы заставить всех поверить тому, что находится здесь.
Маргарита Лагасе произнесла эти слова с некоторым сомнением, однако ее мимика говорила сама за себя.
«Боже мой, эта женщина предполагает, что у Эммы был здесь любовник, что она вела распутную жизнь уже в шестнадцать лет, – подумала Жасент. – Мне плевать на ее мнение. Увы! Она не сможет нам помочь».
Однако Сидони почему-то рьяно настаивала на своем:
– Мадам, вы действительно уверены в том, что никогда не видели Эмму? Постарайтесь припомнить. Первые месяцы зимы 1925-го, темноволосая молодая девушка, с такими же кудрявыми, как у вас, волосами, крохотная, худенькая, веселая…
– Бедное мое дитя, но сюда заходит много людей, и такие девушки в том числе!
– Она могла войти, решить, что не хочет у вас работать, и сразу же выйти.
– Возможно, – согласилась Маргарита Лагасе. – Но даже если все было именно так, я этого не помню. И я все еще не понимаю, что вам от меня нужно. Меня ждут мои бухгалтерские книги, в них сам черт ногу сломит.
– Простите нас, мадам, – вздохнула Жасент. – Мы не станем вас задерживать. Спасибо за то, что приняли нас.
– Не за что. Мои соболезнования! Это грязная история, я вам сочувствую.
Сидони вышла первой, пробормотав «до свидания». Она бросила исполненный разочарования взгляд на ряд окруженных садом деревянных домиков, затем стала рассматривать церковный колокол. Жасент догнала сестру и взяла ее за руку.
– Нужно было сначала все выяснить, прежде чем отправиться в монастырь, – заметила она. – Идем, Сидо. Будем надеяться, что сестра Сент-Бландин все еще в Перибонке.
– Будем надеяться. Но где могла находиться Эмма на протяжении трех месяцев, без денег? Может быть, как раз в монастыре?
– Очень скоро мы об этом узнаем. Идем.
– Господи! Жасент, почему она не рассказала мне о своей беременности? Я бы встала на ее защиту.
– Ты права, мама обожала малышку. У вас обеих был шанс смягчить папу. Как бы там ни было, уже поздно. Нужно молиться, Сидо, молиться всем сердцем, чтобы Господь привел нас к Анатали.
Сен-Прим, ферма Клутье, тот же день, то же время
Фердинанд Лавиолетт покинул двор фермы, сопровождаемый мечтательным взглядом своей дочери, которая провела его до крыльца. Альберта воспользовалась случаем, чтобы показать отцу, какого уровня достигала вода во время паводков; он мог лично удостовериться в коричневатых отметках на фасаде здания.
Как они и договаривались, старик пообедал с дочерью и Шампленом. Его зять съел порцию свиного пирога, приготовленного Сидони накануне, затем отправился к Жактансу Тибо – тот попросил соседа помочь ему подковать лошадь.
«Папа как-то странно смотрел на меня. Он что-то во мне увидел? – спрашивала себя Альберта. – Наверное, я изменилась!»
Она в растерянности стала рассматривать свое изображение в маленьком зеркальце, подвешенном на гвоздь у кухонной раковины. «Господи, будто молодая девушка!» Несмотря на туго стянутые в пучок волосы и черное платье с высоким воротником, Альберта до сих пор чувствовала себя соблазнительной, настолько хорошо она ощущала свое тело. К тому же она обнаружила, что ее лицо посвежело, черты стали более мягкими.
Смущенная, будто бы ее застали с поличным во время самолюбования, Альберта принялась молиться перед темным и лакированным распятием, выделявшимся на покрашенной в желтый цвет внутренней стене:
– Боже мой, все же я не совершила греха! Шамплен – мой муж, Ты благословил наш союз. Возможно, Ты подаришь мне еще одного милого малыша. Я не так уж и стара в свои сорок два. Если мы найдем Эмминого ребенка, они будут расти вместе, – шептала она.
Ей вспомнились крохотные подробности тихого и мирного обеда, во время которого каждый старался избегать разговоров о грустном. «Мой супруг не сводил с меня глаз. Он был счастлив. Должно быть, папа это заметил и был сбит с толку. Как мы можем быть счастливыми среди всех тех испытаний, которые выпали на нашу долю?»
Несмотря ни на что, открытие мира плотских утех не давало ей покоя. К этому прибавлялась какая-то особенная, незнакомая ей доселе истома, которая охватывала ее, когда Шамплен к ней подходил. Во время обеда ей внезапно захотелось обнять и поцеловать мужа.
«Сегодня вечером и ночью мы будем дома одни. Раньше, еще до рождения Жасент, такое случалось, но я не позволяла ему прикасаться ко мне. Днем он тяжело работал; я шила одежду для малыша, да так, что все пальцы потом горели. Сколькими слезами я обливала пеленки своего первенца!» – вспоминала она.
Охваченная смятением, Альберта решила завершить пряжу шерсти, которую она начала на прошлой неделе. Монотонные движения, которых требовало это занятие, задавали ритм течению ее мыслей.
«Значит, вот каково это! – вскоре пронеслось у нее в голове. – Я не понимала, как любовь может толкать людей на аморальное поведение, а часто – и на бессмысленные крайности. Мы с Шампленом уже не молоды, но этим утром я думала, что умру от блаженства. А теперь мне не терпится, чтобы муж вернулся, обнял меня. Должно быть, моя малышка Эмма ощущала такую же потребность в другом человеке: пылкости ей было не занимать!»
Все прояснялось в ее голове. Ветер плотских наслаждений развеял ее заблуждения и избавил от чувства отвращения. Умело орудуя нитями шерсти и ткацким челноком, она прикидывала, почему она так предосудительно вела себя раньше. Она мысленно представила себе, как Артемиз ласково проводит рукой по затылку Жактанса, как Озиас Руа, круглое лицо которого искажает ревность, ждет возвращения своей супруги.
