– Надеюсь… Он умер во время войны, в 1917 году. А два года спустя эпидемия испанского гриппа унесла жизни моих сестер. У меня осталась только мать, она инвалид.
– Боже мой, простите, мне так жаль!
– Вы не могли знать, – с улыбкой возразил мужчина.
Сидони молча смотрела на него. Она находила все более привлекательными его почти женственные черты лица, тонкие каштановые усики и золотисто-карие глаза. Сердцебиение девушки усилилось, а на щеках снова выступил румянец.
– Ах да, пока я не забыл, – добавил он, отчаянно пытаясь найти способ увидеться с ней снова во что бы то ни стало, – вы ведь портниха, и наверняка очень умелая. Я хотел бы подарить матери симпатичное летнее платье в честь ее дня рождения, 4 июля. Она смогла бы выбрать образец и ткань, а я предоставлю вам нужный фасон.
– Фасон… Немногие мужчины так разбираются в конфекции… то есть в швейном деле. Полицейский из вас и вправду необычный. Но я соглашусь, я рада любой работе.
Нервы Сидони были предельно напряжены, она переживала, спрашивая себя, действительно ли этой девушкой, без опасений беседующей с молодым человеком погожим летним днем по дороге к озеру, была она.
– В таком случае я буду рад встретиться с вами снова, – прошептал Журден. – Для примерок вам придется приехать. Я заеду за вами, как только буду в отпуске.
– Хорошо, вы можете написать мне и назначить встречу.
– Конечно. До свидания, мадемуазель.
Она протянула ему руку. Он нежно ее пожал, наклонившись при этом немного вперед, затем сел за руль. Взгляды, которыми они обменялись в этот момент, говорили гораздо больше, чем их слова.
* * *
– Он уезжает, – сказала Жасент матери, услышав, как затихает шум двигателя. – Этот парень совсем не похож на тех полицейских, какими я их себе представляла, он очень милый.
Альберта, спустившись из своей комнаты, теперь сидела за кухонным столом, недоверчиво глядя на письмо доктора Мюррея.
– Где твоя сестра? – удивилась она. – Ей следовало бы быть здесь. Из окна я видела, как она щебетала с этим мужчиной. Полицейский он или нет – она в любом случае ведет себя неправильно. Если Артемиз ее видела, то уж точно распустит сплетни. Мне следовало бы быть более строгой с Эммой. Тогда ничего бы не произошло.
– Я приготовлю чай, – сказала Жасент. – У Сидони совсем не такой характер. Более серьезную девушку сложно найти.
Жасент не удалось убедить мать, та покачала головой, бросив взгляд в сторону коридора.
– Я буду спокойна, когда вы обе выйдете замуж, – сказала она. – У вас должно быть образцовое поведение, иначе мы станем отверженными в Сен-Приме! Господи! Какое горе посеяла моя любимая малышка! Я прощаю ее, но сохраняю ясную голову. Смерть ее убийцы облегчила мои страдания, Жасент. Как только ты рассказала мне об этом, боль в моей груди немного утихла. Увы, доктор оставил беременную супругу, а ведь у нее есть еще один ребенок, мальчик.
– Ты права, мама. Смотри-ка, вот и наша Сидо.
Сидо шла, покусывая травинку. Она поцеловала Альберту и тут же принялась ставить на стол чашки и сахарницу.
– Мы ждали тебя, чтобы прочитать письмо, – обратилась Жасент к сестре.
– Папа скоро вернется. Почему бы нам не подождать и его?
– Потому что я хочу узнать, что здесь написано, – сухо ответила мать. – По сути, я виновата в этой трагедии больше всех. Оправдывая все шалости вашей сестры, я тем самым ускорила ее гибель. Шамплен не обидится на нас, если мы опередим его. Читай, Жасент, раз уж ты считаешь, что можешь взять эту бумагу в руки без отвращения.
– Даже если бы я питала столь же сильное отвращение, как ты и Сидони, у меня бы не было выбора. Я медсестра, и я выполняла вещи и более неприятные.
Родителям Эммы, ее сестрам и брату.
Этими строками я хотел бы попросить прощения за невероятную боль, которую я вам причинил, вам всем. Три последних дня, проведенных в камере заключения, заставили меня столкнуться с самим собой и провести собственное судебное заседание. Приговор показался мне очевидным: я заслуживаю наивысшего наказания. Я отнял жизнь у девятнадцатилетней девушки, подарившей мне свою молодость, свое доверие, девушки, которой я обязан лучшими часами своего существования.
В самом начале своего заключения я, придя в ужас, думал только об одном: как спасти то, что еще, возможно, подлежит спасению, как поскорее вернуть себе свободу. Я считал себя жертвой, доведенной до изнеможения требованиями Эммы. Я страшился потерять уважение общества, домашний очаг, социальный статус. Я хотел думать, что действовал, охваченный приступом безумия, и мне удалось убедить себя в этом.
Но если я поддался дурному порыву, от мысли о котором в настоящее время прихожу в ужас, то, находясь наедине с собой, быстро понял: я отнял у Эммы жизнь, потому что считал, что любить ее свободно и честно для меня невозможно.
Для семьи в трауре эти слова будут жестокими, я это понимаю, а поэтому еще раз прошу у вас прощения.
Я решил умереть, так как к моим внутренним страданиям добавляется невыносимое ощущение того, как мне не хватает Эммы. Я хочу найти ее, воссоединиться с ней в ином мире или же в небытии, на которое я ее обрек. Оставаясь живым, в то время как она покоится под землей, я никогда не познаю спокойствия, спокойствия, которого не заслуживаю.
Я любил Эмму всем сердцем, любил настолько, что от отчаяния лишил ее жизни. Я предпочитаю с ней воссоединиться. Скоро Господь будет моим единственным судьей.
Я искренне надеюсь на то, что вам удастся найти ребенка, которого она втайне произвела на свет и которого вынуждена была бросить. В тюрьме я переворошил прошлое и вспомнил, как Эмма назвала свою малышку — Анатали. Это может вам помочь. Простите, простите, простите! Моих извинений никогда не будет достаточно.
Роберваль, воскресенье, 10 июня, 1928, 23 часа
Теодор Мюррей
Сдерживая комок в горле, Жасент, едва не плача, тихо повторила:
– Анатали.
Она увидела, как Альберта перекрестилась – мать была белее мела.
– Как все это печально! – пробормотала Сидони, вся в слезах.
– Очень печально, да, – согласилась мать. – И все же то, что мы теперь знаем имя малышки, – большая удача.
Какое-то мгновение все трое хранили молчание, охваченные трагической развязкой этого прощального послания, написанного рукой мужчины, который решился покончить со своей жизнью, заплатить за свои ошибки самой дорогой ценой.
– Мы найдем Анатали, мама, – заверила Жасент. – Господи, как бы я хотела уже оказаться на корабле и плыть в Перибонку!
– Вам нужны деньги, – сказала Альберта. – Разумнее было бы остановиться в гостинице. Плюс еще стоимость переправы.
