Учитель подскочил к люку буквально через секунду. Увидев неподвижно лежавшего Кафара, он сразу всё понял и огорчённо воскликнул:
– Аллах, Аллах! – А затем, немного поразмыслив, добавил тихонько: – Как удачно получилось.
Он быстренько разыскал крышку, закрыл люк и навалил сверху пару досок и лист картона. За всем этим Кафар наблюдал, стоя рядом. Затем Учитель, склонившись над импровизированным надгробием, прошептал:
– Я надеюсь, тебя никто не будет искать.
Так оно и вышло: о существовании Кафара с того момента все словно забыли, даже его родители не поинтересовались, куда пропал их сын. И Кафар остался в школе, скитаясь по ней, одинокий, и в моменты отчаяния жалел, что ему не были выданы звенящие цепи для пущего эффекта. Никто не видел его и не слышал, даже Учитель, хотя, когда Кафар проходил рядом, он вздрагивал и становился печальным и беспокойным – минут на пять.
– И, знаешь, я совсем на него не злюсь, – с тоской заключил Кафар. – Всё равно я его люблю и уважаю. Хотя теперь и знаю почему.
– Почему? – севшим голосом спросила Бану. – Что было на той стене?
Кафар игриво пригрозил ей пальцем:
– Ты мне всё равно не поверишь!
– После того как я узнала, что ты привидение, ты ещё думаешь, что я в состоянии во что-то не поверить? Так что там было?
– Пойди и посмотри сама.
– Я разгадала твой хитрый план, – кокетливо сообщила Кафару Бану. – Ты хочешь, чтобы и я убилась, тогда мы с тобой могли бы день и ночь танцевать бачату.
– Я хотел бы танцевать с тобой день и ночь, но я не хочу, чтобы ты умерла, именно поэтому я рассказал тебе правду, – с горечью ответил Кафар.
– Тогда скажи, что там было.
– Не могу. Это не моя тайна. Но если хочешь узнать и если у тебя хватит смелости – могу достать для тебя ключ от той двери.
Бану сразу же согласилась; в таких ситуациях храбрость обычно не подводила её.
– Прямо сейчас? – Она возбуждённо заплясала на месте.
– Да нет, ты что. Сейчас куча народу придёт, как потом в мужской раздевалке появишься?
– Женщина в мужской раздевалке производит совсем иной эффект, чем мужчина – в женской. Но ты прав. Так когда?
– В пятницу приходи пораньше. Я заранее открою дверь, чтобы ты не возилась с ключом.
Бану была уверена, что не сможет заснуть этой ночью после того, что узнала. Она долго думала о том, каково Кафару жить в виде призрака, которого никто не видит и не слышит. Ему должно быть очень одиноко, хотя саму Бану одиночество и смерть не пугали. Единственное, чего она боялась, – так это после смерти обнаружить себя снова в утробе какой-нибудь женщины и осознать, что всё начнётся по новому кругу. Может, младенцы, которые умерли, не родившись, – это те, кто сумел уговорить Вселенную избавить их от продления наказания в виде бесконечно повторяющейся жизни. Вот бы кто-нибудь смог утешить её, сказать ей, что реинкарнации не существует, подумала Бану, погружаясь в сон. Удивительно, но ей удалось отследить момент засыпания, и поэтому, идя по совершенно незнакомой улице, она точно знала, что всё вокруг – лишь плод её воображения. Периодически посматривая на свои руки, чтобы не терять контроль, Бану шла вперёд. Руки были полупрозрачными и серыми, пальцы то отрастали, то укорачивались и напоминали таинственных морских червей, растущих из песка. Улица вокруг тоже неуловимо менялась. Она состояла сплошь из маленьких домиков, примыкавших друг к другу вплотную, земля была вымощена булыжником. На первых этажах теснились магазинчики, и буквы на их вывесках всё время менялись, а иногда и вовсе превращались в непонятные иероглифы. Бану заприметила в конце улицы заброшенный дом, облицованный красным поливным кирпичом: точь-в-точь такой стоял на одной из маленьких улиц в Баку. Ноги сами понесли Бану в этот дом, потому что к заброшенным зданиям она всегда была неравнодушна.
Подъезд был расписан пасторальными сценами, но краски от времени потемнели и растрескались. Роскошные кованые перила, местами продавленные, извивались, как клубок змей, а ступеньки оказались щербатыми, словно по ним скатилось чугунное ядро. В здании было темнее, чем должно было быть в это время суток. Бану стало страшно, но нездоровое любопытство гнало её дальше. Поднявшись на второй этаж, она пошла по длинному коридору. Старые доски так и прыгали у неё под ногами, но шума не издавали. Несколько раз Бану напомнила себе, что это всего лишь сон. Из-за приоткрытой двери в конце коридора падала косая полоса света, тусклого и умирающего в пыли. По своей недавно приобретённой привычке Бану остановилась у двери, чтобы подслушать. Она услышала мужской голос, несомненно, принадлежавший Веретену:
– Хочется быть птичкой и прилететь к тебе.
– Моё окно всегда для вас открыто, – отозвался женский голос, на редкость противный, как показалось Бану.
– Это сон. Это несчастный жалкий сон, я сама всё придумала, – прошептала Бану, чувствуя, как изнутри какие-то сухие щупальца впиваются ей в горло. Она едва подавила рыдания. Вслушиваясь в воркование, доносящееся из-за двери, Бану нащупала на стоявшем рядом разваливающемся комоде железный лом, покрепче сжала его в руке и взялась за дверную ручку.
– И ради меня ты оставишь домашний очаг? Уйдёшь куда глаза глядят?
– Очага у меня нет. Скорее пепелище.
«Никто, кроме меня самой, не может так разговаривать, – подумала Бану. – Там нет никого, кроме меня».
С воинственным криком и ломом на изготовку она впрыгнула в комнату и не увидела в ней ни единой живой души.
– Так этот противный голос исходил от меня, – с раздражением сказала Бану вслух. – Где ты, Веретено?!
Комната была уставлена пыльной мебелью, некогда роскошной, резной деревянной мебелью, которую насквозь проели жуки. Оставаться здесь одной Бану не захотелось. На несколько секунд она забыла имя Веретена, потом взяла себя в руки, вспомнила и позвала так громко, что ей показалось, будто она закричала не только во сне, но и наяву. Он появился позади Бану. Его лицо непрерывно менялось, и с такой скоростью, что у неё зарябило в глазах.
– Да-да, – ехидно сказала она, наблюдая за тем, как его личины следуют одна за другой, – очень жизненно. В этом вы весь.
Она схватила его за шиворот и изо всех сил встряхнула. И тут вдруг Веретено стало самим собой. Сколько ни вглядывалась Бану в его лицо, оно оставалось таким же, как наяву. От его тела даже исходило тепло, а подавшись вперёд, Бану уловила его запах.
И тогда он впился в неё каким-то диким, людоедским поцелуем. Бану мгновенно утратила осознание: в этот миг ей не хотелось знать, что всё происходящее – лишь сон. Веретено обнимало её так сильно, что ноги Бану отрывались от пола. В суматохе они ударялись о мебель, Веретено протащило Бану по клавишам пыльного расстроенного пианино, огласившего пустой дом своим рёвом. Он куда-то повлёк её, и Бану было всё равно куда.
