– Иметь дело с вами – всё равно что раскачиваться на качелях над пропастью.
– А какое дело ты со мной имеешь? – глупо спросил он. – Танцы?
– Да, – покорно кивнула Бану. – Танцы.
Он вдруг крепко обнял её, так, что она набрала полную грудь его запаха. «Какой мягкий, даже странно», – подумала та часть Бану, которая ещё могла соображать. Её руки непроизвольно сомкнулись на его толстенькой талии. Он был приятнее и желаннее, чем тёплая постель чёрным зимним утром. Упоительное волшебство момента нарушила Зейнаб, которая громким, противным и требовательным голосом начала звать Учителя по имени и дёргать его сзади за майку, чтобы спросить, а правильно ли она делает это движение.
Чрезмерная активность не довела Зейнаб до добра. Веретено только собралось приступить к подробным разъяснениям насчёт одной особенно сложной связки движений, но был прерван страшным нечеловеческим криком. Кричал действительно не человек: Зейнаб случайно наступила на лапку коту. Учитель испепелил её неописуемым взглядом, а потом, заметив, что кот убегает, хромая, догнал его, схватил на руки и начал в панике бегать по залу с криком:
– У него лапка сломалась! Позовите кто-нибудь веретенара! Зовите срочно веретенара!
Бану и Лейла переглянулись и зарыдали от смеха, уткнувшись друг в друга лицами. Заметив это, Веретено сунуло пострадавшего кота в руки Джафару, который тихо, чтобы никто не услышал, проклинал неуклюжую Зейнаб.
– Вы думаете, это, наверное, что ли, смешно?! – подскочило Веретено к девушкам и обожгло Бану ледяным взглядом.
– Разве мы смеёмся? – горько спросила Бану (а Лейла стушевалась, потому что её общение с Учителем сводилось к минимуму). – Мы плачем.
– Ну-ну, – угрожающе сказало Веретено, – плачьте, плачьте. Бедный мой котик.
Зейнаб, бегавшая вокруг Джафара с котом и в ужасе причитавшая, бросилась к Учителю, чтобы вымолить у него прощение, но не преуспела в этом. Лицо Веретена приобрело угрюмое выражение, которое обычно наползало на него, когда Учитель думал, что его никто не видит.
Вечером, когда Бану шныряла по Facebook, тайком рассматривая фотографии Веретена, ей написала Лейла: «Прикинь, я на ровном месте упала и вывихнула запястье!!! Вот сволочь твоя Клостридия!»
Сама Айша, наверное, не потратила на подготовку к своей свадьбе столько времени, сколько Бану. Но чем дольше она прихорашивалась, тем меньше себе нравилась. Перед выходом Бану посмотрелась в зеркало и совсем расстроилась: некогда так умилявшие Веретено щёчки превратились в тёмные впадины, под глазами, словно кольца Сатурна, переливались синяки, которые не мог замаскировать ни один консилер, волосы, накрученные на бигуди, за ночь так и не высохли и сейчас висели, как перекрученные жгуты. Встретившись у входа в шадлыг сарайы под названием «Олимпус» с Лейлой, Бану расстроилась ещё больше, потому что Лейла была очень красивая. Взяв подругу под руку, Бану начала восходить по широкой мраморной лестнице, перила которой были густо убраны белым тюлем. Над их головами сверкала вытянувшаяся под тяжестью собственного веса люстра. В холле второго этажа висело ещё несколько.
Как и положено, они пришли на полтора часа позже того времени, которое было указано в пригласительном. Жених и невеста ещё не явились. На трясущихся ногах, желая и боясь увидеть Веретено, Бану сложными манёврами продвигалась к своему месту, уворачиваясь от бегающих официантов и камер, снимающих сосредоточенно жующих людей.
Им с Лейлой не досталось места возле Его Величества: он восседал за соседним столиком в окружении прихвостней, весёлых и готовых в любую минуту рассыпаться в комплиментах или разразиться смехом в ответ на его глупую шуточку. Он не заметил, как вошла Бану.
«А всё потому, – думала она, неуклюже усаживаясь на тяжеленный стул, – что я недостаточно себя проявляю. Что мне стоило быть самой собой и войти в этот пиршественный чертог с помпой и скандалом, скажем, сбить с ног официанта, несущего полный поднос спиртного! Он бы барахтался в осколках, и все бы смотрели на нас, а я обошла бы его с этакой надменной улыбочкой на губах, как будто ничего и не произошло. Тогда Веретено точно заметило бы, что я пришла».
Официант, ничего не ведающий об опасности, которая его миновала, спросил, какой напиток ей налить. Бану попросила апельсиновый сок и уже до самого конца свадьбы была обречена пить только его: едва её стакан пустел наполовину, как тот же официант с маниакальным упорством подливал в него всё тот же апельсиновый сок, не спрашивая, не желает ли Бану чего-то другого. Лейла рядом с ней с аппетитом ела каждое кушанье, которые следовали чередой одно за другим. Бану же отказалась от блинчиков с мясом, от кябаба мясного и куриного, от жареной рыбы, от плова. Она смотрела на вавилонские башни, сооружённые из фруктов, на чёрную икру, которая кочевала с одной свадьбы на другую и уже начала ощущать себя коренным жителем дома торжеств, и на Веретено, которое жрало. Да, он ел, как человек с чистой совестью или как человек, который знает, что легко сгонит набранный вес. У Бану в тарелке лежали лишь скорлупки от фисташек да несколько слезинок. Музыка ревела так громко, что мелодии было не разобрать, а уж про то, чтобы просто поговорить с соседями по столу, и думать нечего. К ним подскочил фотограф и предложил сделать снимок – они отмахнулась от него, как от мухи, он оскорбился и ушёл снимать Веретено, которое охотно позировало с рюмкой водки в руке и куском мяса на тарелке. Он облачился в ужасающий костюм, с рукава которого не спорол этикетку. Бану ненавидела его от пушистой макушки до носков начищенных туфель, и в то же время думала, что, будь он её мужем, она ни за что не позволила бы ему ходить в таком виде. Она наряжала бы его в шёлк и бархат, как и подобает одеваться королю. И уж точно спарывала бы этикетки с рукавов.
– О чём ты задумалась? – прокричала ей в самое ухо заскучавшая Лейла. – Сейчас придут жених и невеста.
И правда: гости притихли, а музыка заиграла торжественная. В дверях появились новобрачные. Бану знала, что расписались они пару дней назад, но невеста все еще жила в доме родителей. Так что церемония бракосочетания, которая должна была состояться на глазах у пяти сотен гостей, была лишь фарсом, призванным вышибить у приглашённых слёзы – у кого умиления, а у кого и зависти. Айша в белом платье с красной лентой на талии, лентой, портившей всю картину, но зато означавшей непорочность невесты, и её муж в сером с блеском костюме шествовали по бордовой ковровой дорожке, а суетящийся официант, то и дело перебегавший им дорогу, словно чёрный кот, поджигал стоявшие по краям ковра фейерверки. Одна из женщин, подошедших слишком близко, закричала и начала размахивать руками: искры подожгли её синтетическое платье, и она голосила, пока кто-то из мужчин не схватил с ближайшего стола пакет с соком и не плеснул на неё. Впрочем, это мало кто заметил.
Свадьба была не совсем обычная. Молодожёны не сидели за своим отдельным столом, печальным, как пустыня, словно каменные истуканы в ожидании тех, кто подойдёт поздравить и сфотографироваться. Айша перетанцевала сальсу, как была, в свадебном платье, со всеми желающими, её муж скинул пиджак и галстук и тоже не отставал.
