Безрадостна и тяжела весна в Баку. Льют дожди, сбивая с деревьев так и не облетевшие за осень и зиму сухие листья. То возвращаются неприкаянные холода, то наступает жара. Кругом все твердят о любви, хотя статистика говорит, что самое большое количество новых влюблённостей попадает на осень, а весна – время авитаминоза и депрессии, когда из фруктов – только старые сморщенные жёлтые яблоки и обескровленные апельсины.
Шёл двадцать четвёртый в жизни Бану апрель – самый странный и печальный из всех, что она видела. Над ней не висел дамоклов меч экзаменов, поступления в институт или защиты диссертации, и тем не менее никогда ещё будущее не казалось ей таким мрачным, а настоящее – таким тошнотворным.
Попав в плен тоски, затягивающей, как водовороты течения Сальстраумен, Бану увлеклась предсказанием будущего самой себе. Ей больше негде было искать надежду, всевозможные гадания стали для неё единственным источником, который иногда выдавал надежду скудными порциями. Дошло до абсурда: в ход пошли и одинаковые числа на электронных часах, появлявшиеся там всякий раз, когда Бану хотела проверить время, и бездушные онлайн-гадания в интернете, и обычные игральные карты. Все гадания противоречили друг другу, бросая Бану из крайности в крайность – карты обещали, что Веретено будет принадлежать ей, двадцатичетырёхрунный футарк уверял, что это несбыточная мечта и что самой Бану это вообще не нужно. Проверив же на Таро числовые вибрации его имени, Бану ужаснулась: выпал «Дьявол» – карта, символизирующая сложного, скрытного человека, который заблуждается в выборе пути, а в стремлении к славе может выйти за границы добра и зла, и к тому же подвержен искушениям и находится в рабской зависимости от эротических желаний. Впрочем, последний пункт выглядел ещё и обнадёживающе. Он в некотором роде ломал создавшийся образ заботливой мамы-курицы, которая видит во всех окружающих исключительно слабых, бездарных и печальных существ, нуждающихся в поддержке, наставлении и утешении.
Несмотря на то что безответная любовь сильно притупила её ум, Бану, помня о том, что любовный фронт требует не меньше расчётов, чем любое другое поле битвы, составляла стратегию, воображая себя по крайней мере Секстом Юлием Фронтином. Получив своё, Веретено перестало обращать внимание на Бану, успокоилось, решив, что она у него в кармане и жажда славы будет гнать её на сцену снова и снова. В ходе урока, на котором он не обмолвился с Бану ни единым словом, не бросил на неё ни одного взгляда, она решила, что пора принимать крайние меры, и исчезла.
Уже после первого пропущенного занятия Веретено через Вагифа поинтересовалось, куда она вдруг пропала, и Бану поняла, что этот удав так просто её не отпустит. Он мог не замечать её присутствия, но не заметить её отсутствия он не мог. В течение целых девяти дней Бану придерживалась платонического целибата – не ходила на танцы, не видела Веретено, не говорила с ним, не слышала его повторяющиеся из урока в урок глупости, которые она уже начала обожать. Вернувшись, Бану поняла, что эффект от её профилактики оказался даже более сильным, чем ей мечталось. Веретено, очевидно, устрашённое перспективой потерять ценную танцовщицу, набросилось на неё, как медведица на потерянного и вновь обретённого медвежонка:
– Девушка!!! Ваше лицо мне знакомо!!! Куда ты пропала?..
Бану лишь сделала загадочное лицо и промурлыкала:
– Я рада вас видеть. – Веретено опустило очи долу и приятно улыбнулось (то есть не демонстрируя зубов). Любопытство непременно заставило бы его повторить свой вопрос, но тут пришёл кто-то, кого он давно не видел, и всё его внимание переключилось на объятия и поцелуи с новоприбывшими. Бану пожала плечами и отправилась танцевать с пригласившим её парнем, который так извёл её сложными связками и множественными поворотами, что на время она выпустила из виду Веретено в его коротких штанишках и обтягивающей майке.
Если бы Бану знала, что допрос на этом не закончится, она состряпала бы рассказ со множеством интересных приключений, удержавших её от прихода на сальсу, но она не подозревала, что её отсутствие задело Веретено за живое. Кода пришло время делиться на пары, он цапнул Бану и вместо того, чтобы считать для всех, допытывался:
– Что с тобой случилось, почему на занятиях не приходила?
– О, лучше вам не знать.
– Это что это такое, чего мне лучше не знать? Болела, что ли?
– Нет.
– Кто-то дома болел?
– Нет. Все здоровы.
– А что тогда?
– Я же сказала – лучше вам не знать.
Веретено танцевало с томным видом, наклоняясь к Бану больше, чем надо бы, щекоча её шею лёгким дыханием, мелодично подпевая музыке, а иногда случайно касаясь рукой её щеки – разумеется, на том движении, в котором это выглядело бы абсолютно естественно. Бану была знакома со всеми этими штучками: так Веретено вело себя с многообещающими новенькими ученицами, если те не выглядели чересчур омерзительно или неприступно и не были обременены довеском в лице ревнивого парня. И тем не менее ей было приятно и непривычно, ведь недаром она любила говорить про себя: «Мужчин я видела только в кино и на картинках». Заманчивый запах его тела окружал её облаком, и она спешила впитать его в себя каждой порой своей кожи.
Когда пришло время руэды, Веретено разразилось длинной речью, Бану его слушала вполуха, а он держал её за руку, играя по привычке её гибкими пальцами. И тут произошло нечто, чему она с трудом поверила. Крепко сжав руку Бану, он нежно погладил тыльную сторону её кисти, а потом сплёл их пальцы вместе. Бану стояла ни жива ни мертва. Ей было очень интересно, заметил ли кто-нибудь его манипуляции с их руками или все «внимают», преданно глядя ему в рот. Кровь билась в тоненьких венах, оплетавших её пальцы, словно пыталась вырваться наружу. Бану перестала понимать, где заканчивается её рука и начинается его. Веретено достигло пика коварства в своих манипуляциях. Догадывался ли он о её чувствах? Бану смотрела в зеркало на своё застывшее лицо, с которого уже несколько месяцев не сходило выражение слегка надменного равнодушия. Маска была идеальна, безупречна. Никто бы не заподозрил дикого кипения под этой коркой льда. Ненависть к Учителю душила Бану, словно угарный газ, ей хотелось вырвать у него свою руку и громко отчитать, чтобы все знали о его подлости, но разве могла она высвободиться из плена настолько тёплого и уютного?
К сожалению, это продлилось недолго, Веретено выговорилось, и началась руэда – бесконечная череда пляски по кругу с постоянной сменой партнёров, «групповуха от танцев», как её пренебрежительно называла Бану, считавшая, что танец должен служить исключительно выражению чувств между одним-единственным мужчиной и одной-единственной женщиной. Перелетая из рук в руки, она пыталась следить за Веретеном – не задержится ли в его руке чья-нибудь ещё, и ей казалось, что да, задерживается, она проклинала его и себя за свою глупую надежду.
В самом конце урока он почему-то решил показать кизомбу – танец, который Бану видела только в исполнении Веретена, и выглядело это так: партнёрша повисает на партнёре, словно пьяная, и в таком положении они ползают из стороны в сторону. Вообще, танец считается очень романтичным, как по ритму и характеру музыки, так и по силе сжатия тел. Традиционно Веретено танцевало кизомбу с отставной балериной, но в этот раз почему-то позвало Бану. Та даже начала растерянно оглядываться по сторонам, ища подтверждения: да полно, её ли позвал он? Да, её, и поначалу окаменелое тело Бану Веретено держало на расстоянии, пока они осторожно топтались в магическом круге учеников, опасаясь наступить друг другу на ноги. Но потом он, что-то надумав, с томным выражением лица вздохнул и мягко приблизил Бану вплотную к себе, а она смотрела в стену поверх его плеча и чувствовала на себе злобные взгляды женщин. «Десять баллов из десяти господину Учителю за артистизм», – подумала она.
