– Гюльку разве стекло выдержит?! – воскликнула Аделя, и все женщины засмеялись. На покрытой тёмными пятнами белой стене заплясали тёплые жёлтые отсветы.
– Дети развели костёр. Идёмте прыгать, а потом чай попьём.
В центре маленького двора заканчивали свой век старые венские стулья, трещали доски, украденные детьми с близлежащих строек, чьи-то старые школьные тетради выгибались и показывали своё содержимое, прежде чем превратиться в облака хрупкого пепла, осыпавшегося и исчезавшего в самом сердце костра, где зарождался новый год. Подтянув юбку, Фатьма ловко перемахнула через костёр, оставив в ушедшем году все беды и болезни. Они едва уговорили весёлую толстушку Аделю прыгнуть, потому что она была неуклюжая, да ещё и оделась в синтетику. Под конец высокое сооружение из дерева развалилось, и Аделя всё-таки сумела переступить через тлеющую доску, оказавшуюся с краю. После этого Фатьма и её гостьи вернулись в дом, где воздали должное кулинарному искусству Фатьмы с таким воодушевлением, что на некоторых юбках разошлись замки. А сама Фатьма вдруг вспомнила о своей покойной племяннице и погрустнела. «Это ещё не конец», – подумала она. Во дворе умирающее пламя выстрелило в ночное небо снопом искр, повешенная на протянутой поперёк двора верёвке мокрая простыня вдруг занялась ярким пламенем, и ночь оживили вопли изумлённых женщин.
Уже восемь лет Бану не прыгала через костёр. Ей казалось, она непременно обрушится прямо в объятья огня и он продолжит то, что с успехом начала любовь: Бану сгорит дотла, и ветер развеет её прах, который потом попадёт в нос Веретену, и оно будет чихать, но так её и не вспомнит. Она робко притулилась у края большого костра, через который легко прыгали парни моложе её, и смотрела на шевелящиеся тени. Тут с бульвара понеслись завывания эстрадных звёзд – там соорудили сцену, и народ валом повалил отмечать праздник в городе. Наутро весь бульвар был устлан ковром из кульков и бумажек, а уборщики среди мусора находили обронённые кем-то в толпе деньги и радовались. Каспий отступил так, что открывшейся полосы песка хватило бы на добрый пляж, и люди с интересом перегибались через ограждение, чтобы посмотреть, что есть на морском дне. На дне в изобилии встречались стеклянные бутылки, но писем в них не было – только песок.
Не побоявшись праздничной толпы, Бану вышла прогуляться. Она надела новое кашемировое пальто, белое, как сахар, и перчатки длиной до локтя. Любуясь на своё отражение в витринах, Бану шествовала по городу, словно величественный крейсер, и все смотрели на неё, кто с восхищением, а кто с завистью, но в действительности прогулка была шествием Титаника, и сама Бану прекрасно об этом знала. Её тянуло в сторону школы танцев, как преступника на место преступления. Она едва сдержала себя, чтобы не отправиться туда, не встать перед окном и не смотреть, как Веретено ведёт свои народные танцы. Проходя мимо магазина, Бану подумала, что неплохо бы купить плитку шоколада, но вовремя спохватилась, что больше не любит сладкое, да и солёное тоже: с некоторых пор её тошнило от любой еды.
Во дворе, уставленном припаркованными машинами, пройти к подъезду, в котором жила Бану, можно было только мимо кострища, скалившегося обугленными ветвями. На этом месте жгли праздничный огонь уже много лет подряд, асфальт здесь сгорел, образовав довольно внушительных размеров впадину. Лавируя между машин, стараясь не запачкать пальто о грязные дверцы, Бану пробиралась к дому, но у кострища её нога вдруг поехала, как на льду, и Бану со всего размаху влетела в угли, подняв тучу пепла.
Пепел оказался тёплым и мягким, и Бану вдруг поняла, что ей совсем не хочется подниматься на ноги. Она так устала. Двое из четверых мальчишек, которые загоготали, когда она упала, подбежали к ней и начали её поднимать, а Бану даже не пыталась помочь им, потому что ей было всё равно. Затем, оглядев своё пальто, она подумала, что надо бы убрать свидетелей такого позора, но потом ей опять стало всё равно.
Вечером, зайдя на Facebook, Бану с удивлением увидела сразу несколько запросов на добавление в друзья, и все они были от людей с танцев. Бану усмехнулась: кажется, она прошла испытание и её приняли в семью.
Часть вторая
Веретено и ноль по Гринвичу
Укололась однажды царевна веретеном.
Очень ей это понравилось.
Она снова укололась веретеном.
И дала она брату своему уколоться веретеном.
И брату тоже понравилось колоться веретеном.
И дал он попробовать всему царству уколоться веретеном.
И всему царству понравилось веретено.
И все начали колоться веретеном…
И жили они долго и счастливо и умерли в один день…
От передоза веретена…
Анекдот
Ночь – царство Вагуса, блуждающего нерва, как утверждают медики. Ночью растрёпанные нервы Бану блуждали далеко, там, где спало безмятежным сном праведника золотокожее Веретено, разметавшись большим телом на постели, словно выброшенная на берег морская звезда. Ночь была в разгаре, и Бану, глядя на равнодушную, каменную Луну, жаловалась неразгаданным силам ночи:
– О, ты прекрасен, возлюбленный мой, шея твоя – словно колонны храма в Карнаке, живот твой – словно улей, наполненный мёдом, руки твои – жаркое золото, губы твои – словно тисовый лук, натянутый для выстрела, глаза твои – черные агаты, и нет спасения от них! Почему мы не можем любить друг друга в кабинете на твоём столе, в гардеробной комнате ресторана, в подсобке театра, где угодно, там, где нас не найдут? Почему глаза твои не ищут меня, руки твои не ласкают меня, голос твой не шепчет моё имя, разве я действительно не более чем пустота между тобой и тем, на что ты смотришь?! О, мой возлюбленный, мой Учитель, мой царь, мой Бог! – так говорила она, и холодный ветер разносил её жалобы по городу, залетал в распахнутую форточку в спальне Веретена, щекотал его уши, и Учитель слышал голос Бану, но слов разобрать не мог.
В четыре часа утра, когда даже тени от деревьев на стенах были светлее окружающего их мрака, нулевой меридиан подбирался к Бану, норовя проткнуть её насквозь, пронзив сердце, и ей казалось, что она чувствует лёгкий толчок Земли, перепрыгнувшей в новый день. Если ей доводилось спать в это время, именно в этот час к ней во сне являлось Веретено и кололо её пальцы до крови, только это не погружало её в блаженный сон, а наоборот – выбрасывало в мрачную явь, где никакого Веретена не было вовсе.
Потом наступал рассвет, время, когда просыпается в Лунном дворце белый Нефритовый Заяц, чтобы под коричным деревом приготовить волшебный эликсир бессмертия.
– О, Нефритовый Заяц, приготовь и для меня каплю эликсира, чтобы у меня было бесконечно много времени на завоевание сердца моего возлюбленного! Сердце его, словно спелый гранат, и сотни людей делят место в нём, подобно зёрнам.
Сердце его, словно рубин, холодно и твёрдо, и моим слезам не растопить его.
