– Привет, Вагиф! – К ним подошла Гюнай. Её сморщенные руки тряслись. Вагиф беспокойно дёрнулся, потому что он до сих пор не привык к её новому возрасту.
– Как ты?
– Так да. Тихо-тихо.
– Как твой ребёнок?
– М-м-м, не знаю. – У Гюнай сделался безумный вид, она выкатила глаза, словно с трудом понимала, о чём идёт речь. – Он остался с Халилом, а я у мамы живу.
– А что случилось? Я видел на «Фейсбуке», вы что, поругались?
– Он не знает, кто я. – Не дожидаясь новых вопросов, Гюнай пошла в зал, откуда разносился голос Учителя.
– Привет, Бану! – Это Байрам бежал в мужскую раздевалку.
– Привет, – смущённо пробормотала себе под нос Бану, потому что не могла вспомнить этого парня.
– Ты что, уходишь? – спросил Вагиф, сверля глазами спину Байрама, на которой болталась куртка.
– Да! Учитель хочет пышки, сейчас побегу куплю. Бану, тебе взять?
– Нет! – ответила шокированная Бану. Байрам притормозил было у двери, глядя на неё, но тут к нему подбежал кот, и страдавший айлурофобией Байрам выскочил в ненастье.
В коридоре появилась выряженная пуще прежнего Чинара, в сопровождении блондинистого красавца-иностранца, который был младше неё лет на двадцать. Из зала к ним выкатилась дородная тётенька и полезла к Чинаре целоваться.
– Где ты его откопала?
– Ты не поверишь. В одном клубе.
– А ты там что делала без меня? Старое ты бревно!
– Помнишь, после чемпионата ко мне один хмырь подошёл?
– Ещё бы я это не помнила. Ты мне так и не сказала зачем.
– А он был владелец этого клуба. Предложил мне там выступать.
– Да ты что?! – Подруга Чинары приложила к обведённым карандашом губам квадратные пальцы. – И ты что, согласилась?
– Конечно. А что? Я же всегда об этом мечтала.
– Молодец, хорошо и сделала! – Подруга с плохо скрываемой завистью посмотрела на иностранца. – А Учитель тебе, получается, уже не нужен?
– Нет, зачем мне эта… рухлядь, бери себе, – великодушно разрешила Чинара.
– Вот тебе и базальтовый возраст, – пробормотала Бану, оценив красоту и молодость спутника Чинары, который стоял столбом и застенчиво улыбался.
Мимо них с Вагифом, похожая на крадущуюся крысу, просеменила женщина (а может, девушка), которую Бану видела на танго.
– Привет, Сабина! – Вагиф знал её, потому что тоже ходил на танго.
– Привет. – Сабина высокомерно посмотрела на обоих.
– Ты теперь на сальсу тоже ходишь?
– Да вот, решила.
– А с работой получается?
– Я уволилась.
– Ай да?! Правда? Зачем?
– Мне там все надоели, – отрезала Сабина и пошла в зал.
– Что э… со всеми случилось? – удивлённо спросил Бану Вагиф.
– Они превратились в зомби. По гаитянским законам тот, кто их обратил, попадает под статью номер двести сорок девять. – И, оставив Вагифа размышлять над тем, что ему теперь делать с этой странной информацией, Бану поспешила к началу занятия. За ней потянулась цепочка следов чьих-то мокрых босых ног.
Бясьди была минималистом в их профессии – Фатьма поняла это, как только переступила порог её маленькой квартирки на Гянджлике. Сама Бясьди выглядела слишком просто: неопределённый возраст, коротко остриженные белые волосы, которые она всё время забывала или не успевала подкрасить у корней, никакой косметики, никаких браслетов, перстней и амулетов на шее. Её жилище было обставлено старой, хотя и хорошо сохранившейся советской мебелью, безликой и унылой. Здесь не было никакого намёка на домашний уют. Из больших окон, не прикрытых ничем, кроме тонких тюлевых тряпок, лилось слишком много солнечного света. Фатьма даже заподозрила бы, что пришла не по тому адресу, если бы не была знакома с Бясьди лично.
– А, Фатьма. Знала, что ты придёшь. Заходи. Сейчас тебе чаю налью.
Даже чай у Бясьди был унылый: она подала его в каких-то щербатых кружках, как будто так трудно было купить хорошенькие китайские фарфоровые чашки с блюдцами, по три маната штука, ничем не отличить от настоящих, которые Фатьма видела в фильмах про богачей и аристократов.
И – о ужас! – она подавала его с кусковым сахаром! Фатьма печально глянула в глубину своей кружки, чай был чёрным, как вода в колодце, и она его едва пригубила.
– Ты почему знала, что я приду?
– Слышала про твою племянницу, Аллах рехмет элясин.
– Так тебя попросили сделать джаду на неё? – У Фатьмы задёргался глаз.
– Э, нет. Я что, чокнутая, делать на племянницу Фатьмы джаду?
– Что тогда?
– Не хочу ничего плохого сказать, но это Афсана заказала мне волчий жир.
Фатьма чуть не выронила кружку, удержала её, облилась чаем и отставила кружку подальше от себя.
– Скажи – чтоб мне умереть!
– Чтоб мне умереть, если не Афсана мне джаду заказала! Только она не она была.
– Как так?
– Сама не своя была, говорю. Я в ней что-то тёмное заметила. Говорю, родная, дай посмотрю тебя, а она упёрлась, ничего, говорит, не надо, всё хорошо. Ты же знаешь, как бывает. Приспичит – и всё, покоя нет, ночами не спишь, пока не получишь. Для этого мы и есть, а не для того, чтобы отговаривать людей от опрометчивых поступков.
– Я всю жизнь совершала опрометчивые поступки в своё удовольствие, – кивнула Фатьма.
– Ну я ей и дала волчий жир и всё остальное. Денег взяла яланнан
[23] просто, чтобы не получилось, что бесплатно. Знаю же, каково ей было. Потом я когда узнала, что с ней случилось, я себе сказала: «Бясьди, пепел тебе на голову, что дала ей в руки такое сильное средство». Может, оно против неё обернулось. Мы же не знаем, кому она хотела его подбросить.
– Ты сказала, на ней что-то тёмное было? Воздействие?
– Точно не могу сказать. Но мне прям страшно за неё было. Может, она защититься хотела?
– Я, кажется, кое-что начинаю понимать. Спасибо, что приняла. Спасибо за чай.
– Заходи, всегда рада тебе.
– Вот выясню всё, приду, расскажу.
Фатьма не могла сказать, что была сильно удивлена. Примерно к этому всё и вело с самого начала. В словах Бясьди о том, что девушка, может быть, хотела от чего-то защититься, было зерно здравого смысла. Она решила, что ей, наверное, надо пойти в школу сальсы и самой посмотреть, что там происходит. Только она об этом подумала, как сверху на неё вывалилось содержимое клоаки какого-то голубя.
– Ах, чтоб тебя! Ладно, не пойду я туда, не пойду! – крикнула Фатьма, напугав прохожих.
