Покончив со сжиганием ни за что ни про что расставшихся с жизнью цветов, Фатьма устроилась на кухне и медленно выпила одну за другой шесть чашек чая с айвовым вареньем, которое хранилось у неё с позапрошлого года. Обычно чаепитие помогало ей собраться с мыслями. Она уже знала, кого любила Афсана. Можно было бы понять, если бы она решила покончить с собой именно из-за безответной – разумеется! – любви, но джаду никак не вписывалось в эту энтимему. Если бы подклад совершила соперница – это означало бы, что у Афсаны как минимум имелись кое-какие шансы на взаимность. Фатьма любила свою племянницу и считала её хорошим человеком, но лгать себе она не привыкла и прекрасно понимала, что в этом случае у девушки не могло быть ни единого шанса. Значит, соперница исключалась. К тому же свёрток был спрятан прямо в доме, прямо в комнате Афсаны, значит, это сделал кто-то, имевший доступ в квартиру. Противно подозревать ближайших друзей и родственников, но такое бывает. Может быть, проклятье наложили на всю семью, и на Афсану как на самую ослабленную пал первый удар? Эта мысль Фатьме совершенно не понравилась. Она решительным движением отодвинула от себя чашку и схватилась за городской телефон. Пора было сделать несколько звонков. От вспышки решимости Фатьмы большая коричневая сколопендра, неторопливо шествовавшая по деревянному потолку, вдруг сорвалась и плюхнулась прямо в чашку. Фатьма невозмутимо вытащила её двумя пальцами и посадила в самый большой горшок с фикусом.
– Враги! – драматическим жестом Бану указывала на пару, которая тоже собиралась выступать на чемпионате от младшей группы. – Мы подсыплем вам толчёное стекло в туфли!
– Она шутит. – Вагиф одарил их голливудской улыбкой.
– Мы подсыплем вам снотворного со слабительным в воду, – продолжала грозить Бану. Ей нравилась эта пара – танцуя, они не сводили друг с друга глаз и нежно улыбались. В Бану не жил дух соперничества – по крайней мере, не в таких мелочах, как чемпионат города по сальсе. Она выступала только ради Веретена, и теперь у неё был повод не вылезать из школы целыми днями. Однажды в субботу она увидела его народный ансамбль – необузданная стихийная сила, прокатившаяся по школе, как орда кочевников-завоевателей, состоящая из субъектов, которых давно вышвырнули бы из института, если бы они не находились под всеобъемлющим крылом танцевального руководителя. Бану ждала Вагифа, крутилась в коридоре перед зеркалом, и Джафар поедал её глазами, когда они появились и начали с дикими воплями носиться по коридору, периодически затевая драки, словно петухи в курятнике.
– Лучше не танцуй тут, а то они совсем взбесятся, – надменно глядя на них, посоветовал Джафар. Бану подумала о милом мягком Веретене, которого, казалось, каждый мог обидеть.
– Бедный, как он с ними справляется?
– У него есть свои способы воздействия, – ухмыльнулся Джафар, мгновенно поняв, о ком идёт речь.
И правда, когда началась репетиция, Бану подкралась к двери и увидела, что Веретено возвышается над кругом пляшущих парней, словно гора Девилз-Тауэр, и было оно совсем другим, незнакомым и пугающим. Такого сурового, властного выражения лица Бану у него ещё не видела, и его подопечные явно не смели проявлять свой пыл в присутствии Учителя. Девушки там тоже были, все как на подбор маленькие, чернявые и кривоногие. Бану готова была прозакладывать душу, что они влюблены в Веретено, как кошки, и даже снисходительно пожалела их. Наверняка он казался им почти богом, существом из другого мира, артистического, высокого и недоступного. Смешные бедняжки! Шли бы лучше на сальсу. Народные танцы были его работой, сальса была его душой.
Тяготы подготовки к чемпионату становились всё невыносимее. Бану испытывала всё меньшее желание флиртовать со своим партнёром, зато он был склонен к этому всё больше. Зря она намекала ему, что сохнет по другому мужчине: то ли это казалось ему сущим пустяком, то ли он просто не понял её намёков. Иногда Вагиф хватал Бану на руки (у них в школе танцев это вообще было принято, как заметила Бану) и отказывался отпускать, так что ей приходилось поколачивать его. Однажды Веретено заметило, как Бану лупит своего партнёра, и, радостно скалясь («Ух, какой же он сладкий, когда улыбается!» – подумала Бану), завопило:
– Бьёт – значит любит!
– Это не наш случай, – мрачно ответила Бану.
– Да-а-а? Ну вы молодые, всё ещё впереди. В пашем школе поженились тринадцать пар.
– Да, вы уже говорили, – устало ответила Бану. – Мы вашу коллекцию не пополним.
– Не переживай, она тебя полюбит, – не унималось Веретено.
– Не будет этого, даже если Солнце встанет на западе, – отрезала Бану, чувствуя нарастающий гнев.
– Так никогда не говори, – с высоты своего убелённого сединами опыта печально сказало Веретено, на сей раз тихим голосом и обращаясь к одной Бану.
– Он слишком молод для меня, – утешила его Бану. Веретено скорчило ужасающую гримасу удивления:
– Правда? Вагиф, тебе сколько лет?
– Двадцать шесть.
– А тебе?
– Двадцать четыре. – Для порядка и пущего эффекта Бану округлила в большую сторону.
Притворная гримаса удивления на артистичном лице Веретена сменилась выражением неподдельного потрясения.
– Двадцать четыре? Я думал, тебе семнадцать!
– Ну, во всяком случае, вы не побили рекорд человека, который пропускал меня в бассейн за пол цены, потому что думал, что мне ещё нет пятнадцати, – на одном выдохе сказала Бану, и по мере того, как предложение набирало обороты, на лице Веретена расцветало непонимание.
– Как-как? – переспросил он.
– Меня пропускали в бассейн за полцены. Потому что думали, что мне нет пятнадцати. – «Господи, – подумала Бану, – если каждое сказанное сложноподчинённое предложение мне придётся для него разбивать потом на много маленьких, чтобы ему было понятнее…»
– Да-а-а, – продолжало сокрушаться Веретено и как бы по рассеянности начало танцевать с Бану. – Вот так. Я думал, ты маленькая девочка, а ты, оказывается, взрослая девушка.
«Да, и вас не посадят за совращение несовершеннолетних, если что», – с горечью подумала Бану, понимая: «если что» ей не светит.
Привыкшие совать нос в дела собратьев по танцу, старожилы школы считали своим долгом дать Бану, у которой за спиной были годы выступлений на сцене, свои ценные советы. Особенно раздражал своей назойливостью Джаваншир, большая звезда маленького клуба, в чьём рту было несколько потемневших от времени и, видимо, перешедших по наследству золотых зубов. Он постоянно норовил поменять с трудом продвигавшуюся постановку танца по своему сомнительному вкусу, чем вызвал ненависть Бану, которая в последнее время вообще была склонна испытывать одни лишь негативные чувства – безнадёжная любовь ещё не улучшила ничей характер. Обидней всего было то, что Джаваншир договаривался с Вагифом, словно в их паре главенствовал он, хотя руководить должна была Бану как несравненно более опытная и умная.
