Когда Кевин стоял рядом со мной, я всегда чувствовала себя чересчур мелкой. Он был слишком высоким: на голову выше меня, если не больше. Может, именно поэтому он редко смотрел мне в глаза.
– Нет, – ответила я, делая вид, что ищу что-то важное, хотя уже держала нужные учебники и тетрадь в руках. – Завтра.
– Во сколько?
– В пять. У тебя нет тренировок в это время?
– Нет, – ответил он, а потом спросил: – Почему ты это делаешь?
Я тут же подняла голову, заглянув в его голубые глаза, остававшиеся в любой ситуации глазами наивного ребёнка. Прямо как у Молли.
– Что именно? – не поняла я.
– Помогаешь мне. Обычно все просто отмахиваются. Максимум дают всякие умные книжки и говорят, какие правила нужно выучить.
Я не знала, как ответить на такой вопрос. Я не задумывалась об этом. Наверное, я просто не привыкла отлынивать от работы, тем более нужной. Да, мне не нравилось в доме престарелых, но, если бы я ушла оттуда, не получив ничего взамен, я бы чувствовала себя бесполезной.
В тот день он впервые смотрел мне прямо в глаза, ожидая ответа.
– Просто потому, что я могу, – и это было правдой.
Закрыв шкафчик, я с силой прижала к груди учебники и тетрадь и быстро удалилась в сторону нужного кабинета.
39
Ты приходил почти каждый вечер, а когда не приходил, то заставлял меня жутко волноваться. Никто не знал об этих визитах. Я не хочу думать, что бы случилось, если бы узнал. Сколько бы ночей мы ни проспали в одной постели, ты ни разу меня не поцеловал. Ничего, кроме невинных объятий, между нами не было, хотя иногда мне и хотелось этого.
У меня появилась нездоровая привычка пялиться на тебя спящего. Временами этот процесс становился вполне информативным, так как иногда ты говорил во сне. Я не всегда понимала что, потому что, казалось, у тебя существовал свой собственный язык.
Я знала, что ты приходил к девяти, иногда к десяти, а вот время твоего ухода так и осталось для меня загадкой. По утрам я просыпалась одна, тут же с нетерпением принимаясь за поиски очередной весёлой записки, припрятанной каждый раз в новом месте.
Я часто ругала себя за такое поведение, за то, что впускала тебя, за то, что бесповоротно привязывалась к тебе, но каждый раз, когда ты залезал в моё окно в своих тёмно-зелёных варежках, я не находила в себе ни сил, ни желания прогнать тебя. Мой разум говорил, что это неправильно, предоставлял довод за доводом, в итоге каждый раз успешно доказывая, что в конце концов я не почувствую ничего, кроме сумасшедшей боли. Но сердце плевать хотело на все эти доказательства. На какое-то время оно брало верх над моим мозгом и в целом надо мной.
– Как думаешь, в чём смысл жизни? – спросил ты, лёжа рядом и глядя в потолок. Комнату освещал лишь свет луны, пробивающийся сквозь полуоткрытые жалюзи.
– Я думаю, для каждого он свой.
– И каков же твой?
– Вероятно, я пока слишком глупа, чтобы это понять… – я чуть задумалась. – Знаешь, несмотря на всё, что я говорила… про людей, про бога и про ненависть ко всем, я люблю этот мир. Я умею видеть в нём красоту. Но даже она меркнет и бледнеет в сравнении с тем ощущением, что с этим миром что-то не так.
– Что же?
– Люди. Большинство из них глубоко несчастны. И поэтому они пытаются сделать несчастными всех остальных.
– Да, пожалуй, что так…
– А ты? – поинтересовалась я через несколько минут молчания.
– А что я?
– Твой смысл жизни?
– Любовь, – не мешкая, ответил ты.
Я усмехнулась.
– Так может сказать только безнадёжно влюблённый человек.
– Каким я и являюсь.
Именно в тот момент в голову словно что-то ударило. Я поняла, что окончательно и бесповоротно влюбилась в тебя, из-за чего стало больно покалывать в груди.
– Ты должен перестать это делать, Сид Арго. Ты должен, – серьёзно сказала я в тишине.
– О чём ты?
– Мне нельзя терять голову. Мне нравится сохранять ясность ума.
Ты прилёг на бок, не сводя с меня взгляда, я чувствовала его на себе.
– А я могу тебя лишить её?
– Ты знаешь, что можешь.
Ты подвинулся, нависнув надо мной, оказавшись вдруг болезненно близко. Осознав это, ощутив твоё дыхание на своей коже, я почувствовала себя так, словно на долю секунды меня пронзило чем-то острым. И мне понравилось это чувство.
– Я не стану спать с тобой, Арго, – прошептала я тебе в губы, желая больше всего, чтобы произошло обратное.
– Ты спишь со мной вот уже две недели.
– Ты знаешь, что я имею в виду.
– Я слишком уважаю тебя, чтобы нарушить наш договор, хотя… – ты прикрыл на секунду глаза, выдохнув, – хотя мне этого очень хочется.
Ты медленно опустился к моему лицу. Твои губы вдруг оказались в дюйме от моих. Ещё секунда, и я бы сама потянулась к ним, забыв обо всем, что наобещала себе. Но ты быстро отстранился, вернувшись в прежнее, относительно безопасное положение. Я закрыла глаза и вздохнула, пытаясь унять сердцебиение.
– Я всю жизнь считал, что моё существование бессмысленно и что мне, в общем-то, не за что бороться, но сейчас, узнав тебя, я понял, что готов к чему угодно. Даже к войне.
– Только ты забываешь одну важную вещь.
– Какую же?
– На войне люди гибнут.
40
Я никому не рассказала о том, что узнала благодаря маминому дневнику. Я растерялась и впервые в жизни не имела понятия, что делать. В последнее воскресенье января мы отправились на службу. Ты тоже пришел со своей семьей. Патрик, как обычно, выглядел величественно и спокойно. Он ничего не предпринял, чтобы наказать меня за присутствие на религиозном собрании, хотя я ожидала этого.
В тот день я не решилась идти в первый ряд, поэтому мы остановились в третьем, хотя Молли это не понравилось. Она всегда хотела быть впереди, в гуще событий.
Всю службу я смотрела на Патрика, теперь понимая, что он мой отец. Смотрела и сравнивала, смотрела и думала. И всё время в голове крутился лишь один вопрос: а знает ли он? И сидя в ряду церкви, глядя на него, я поняла: знает. Он не мог не знать, он был для этого слишком умён, слишком наблюдателен.
Когда служба закончилась, я вернулась домой, поняв, что должна поговорить с ним, потому что это знание не давало мне покоя.
41
Я вернулась в церковь в тот же день вечером, рассчитывая на то, что в такое время там никого не окажется. Так и случилось. Ни алтарь, ни иконы, ни фрески – ничто не изменилось с того момента, как я впервые сюда зашла. Правда, в этот раз горели свечи, наверное, их зажигали с наступлением темноты, а зимой это происходило намного раньше. Сев почти у самого входа в притвор, в один из последних рядов, я попыталась собраться с мыслями.
