– Единственный дневник Молли – это я. Она рассказывает мне всё на свете.
– Полагаю, так будет лишь до того момента, пока она не научится писать.
Я с опаской смотрела на этот новый предмет, который, как мне казалось, не принесёт ничего хорошего.
– Просто открой.
Я так и сделала, открыв его примерно посередине. Пролистав, я увидела полностью исписанные листы. В каждой строчке, в каждой клетке размашистый, но разборчивый почерк с уклоном вправо. Почерк моей матери. Я узнала бы его из тысячи, потому что, когда она ушла, даже её записки на холодильнике стали реликвией. Я хранила их и перечитывала каждый день, словно фразы типа «обед в холодильнике» или «выкинь мусор» могли нести в себе тайный смысл.
– Ты сейчас выглядишь так, будто привидение увидела, – заметила Синтия.
– Так и есть.
– Чей он? – поинтересовалась она, кивая в сторону дневника.
– Моей матери.
– И что она пишет?
– Не знаю. Не хочу это читать, – заявила я, громко его захлопывая.
– Возможно, там есть ответы, – предупредила она. Я ничего не ответила, а она не стала настаивать.
– Пожалуй, мне пора. – Знание того, когда нужно удалиться, – ещё один её дар. Взяв «Джейн Эйр» и «Грозовой перевал», она ушла. «Поющие в терновнике» так и осталась стоять на полке. Запихнув дневник под старые коробки и выдохнув, я метнулась вниз, как будто он мог заразить меня чумой. Вероятно, так и было.
31
Знание того, что мамин дневник лежал наверху под грудой коробок, не давало мне покоя, словно бумага, на которую она изливала мысли, приобрела сердце, пульсирующее в глубине чердака. Я чувствовала его биение на протяжении всего вечера.
После ужина Молли с Джейн отправились в гостиную смотреть мультики, отец так и остался сидеть за столом, разбираясь со своими дурацкими бумажками. Я поднялась в свою комнату, послушала старый альбом Мэрилина Мэнсона, и даже он в каждой строчке каким-то непонятным образом подталкивал меня к тому, чтобы прочитать этот дневник. В конце концов, рано или поздно это всё равно пришлось бы сделать. Оставалось только выждать правильное время. Я хотела изучить его в полном одиночестве, чтобы дать себе время всё обдумать и проанализировать.
В полночь, когда в доме окончательно воцарилась тишина, я тихо вышла из комнаты, забралась на чердак, аккуратно вытащила дневник из-под коробок и мигом вернулась обратно. Мне стало резко неуютно на чердаке, словно там обитали призраки прошлого, хотя раньше такого чувства у меня не возникало.
Усевшись в кровати, я накрылась одеялом с головой, включила фонарик и принялась изучать потрёпанную обложку. После я открыла дневник и перелистала пожелтевшие страницы. Мне жутко хотелось начать читать, но, честно говоря, я не была уверена в том, что мне стоит знать содержимое.
Первые страницы не включали никакой важной информации. Судя по всему, мама начала его вести в старших классах, хотя точно сказать нельзя. Она не подписала даты и не указала другую точную информацию, будто знала, что кто-то может это прочесть и использовать против неё.
Особенно сильно записи заинтересовали меня в тот момент, когда в них появился некий П. Полным именем она его никогда не называла. Просто П., и всё. Она писала о нём много, в какой-то период времени и вовсе лишь о нём:
«Вчера приходил П. Он забрался ко мне через окно. Мы разговаривали всю ночь. Он понимает меня. Никто никогда не понимал, а он понимает. Мы с ним можем говорить о чём угодно, как и молчать. С ним даже молчать приятно. Он поцеловал меня на прощание. Я хочу, чтобы он пришёл сегодня снова, но я почему-то не осмелилась попросить его об этом».
«Сегодня я исподтишка наблюдала за П. Он красивый. Временами я ловлю на себе его взгляды. В такие моменты он обычно застывает, словно каменный, и становится внешне совершенным. Это льстит и пугает».
«После собрания Устава отец пришёл сам не свой. Он ударил меня и сказал, что я никогда отсюда не выберусь».
«Я рассказываю П. о том, что отец жесток со мной, но никогда не говорю всего до конца. Думаю, его бы это ужаснуло».
«Наконец пришли ответы из университетов. У меня полная стипендия, так что я могу поехать учиться, выбраться из этого захолустья, но папу это злит, а П. расстраивает. Мне кажется, отец сделает всё что угодно, лишь бы не позволить мне уехать, но я больше не могу тут оставаться. Мне тесно, душно, я задыхаюсь. Этот город словно огромная духовка. Духовка Сильвии Плат. Иногда мне тоже хочется включить газ на полную и улечься в настоящую духовку с головой. Чтобы всё это прекратилось. Чтобы больше никто не смотрел исподтишка и не шептался за спиной. Чтобы исчез Устав. Чтобы больше не увидеть, как отец собирается на религиозное собрание и возвращается с него с костяшками в крови. Единственное, что меня останавливает, – это надежда на то, что П. уедет со мной и мы заживем счастливо вдали отсюда. Но этого никогда не будет. Он не оставит Корк. Он всегда будет выбирать его. Всегда».
«Я люблю П. Я не хочу его потерять, но я его теряю. С каждым днём он отдаляется всё больше. Это больно».
«Отец становится всё более невыносимым. Когда заходит разговор о моём будущем обучении, он тут же приходит в ярость. Вчера в очередном припадке порезал руку, разбив стакан. Чем дальше, тем сильнее я хочу уехать. Мне стыдно, что я хочу его оставить, потому что я, несмотря ни на что, всё ещё люблю его, но он становится абсолютно неконтролируемым».
«Я сказала П., что уезжаю. Конечно, он знал, что это должно произойти, но всё же надеялся, что я не решусь. Когда я сказала ему об этом, в его глазах будто что-то умерло. Может, это что-то – любовь ко мне».
«Сегодня отец снова избил меня. К счастью, я успела запереться на ночь в чулане. Он не нашёл меня. Джейн он никогда не трогает».
«П. пригрозил мне тем единственным, чем грозился всегда. Если он исполнит свою угрозу, то мы никогда не сможем быть вместе».
Эти записи она сделала в школьные годы. Тут почерк более аккуратный. Дальше текст редеет: идёт буквально пара страниц об обучении. Есть и заметка о встрече с моим отцом. Но о нём она никогда не писала столько же, сколько о П. Обычно это было что-то вроде: «Сегодня ходили с Робертом в кино. Всё прошло неплохо» или «Роберт – довольно милый парень, правда, молчаливый». И всё в таком духе. Никаких тебе признаний в любви и описаний внешности, хотя отец – видный мужчина. На какой-то период она перестала вести дневник. Я это поняла по тому, что после она писала уже по-другому: почерк стал более размашистым.
«Снова в Корке. Отец не признаёт меня. Он говорил, что никогда не примет меня, если я уеду, но сейчас он ещё больше озлобился».
«Пока меня не было, П. исполнил свою угрозу. Я ненавижу его за это. Теперь я ничего не могу сделать. Он окончательно уничтожил нас».
