Сам я скорее честен; и всё же я мог бы обвинить себя в таких вещах, что лучше бы моя мать не родила меня на свет; я очень горд, мстителен, честолюбив; к моим услугам столько прегрешений, что мне не хватает мыслей, чтобы о них подумать, воображения, чтобы придать им облик, и времени, чтобы их совершить. К чему таким молодцам, как я, пресмыкаться между небом и землей? Все мы – отпетые плуты, никому из нас не верь. Ступай в монастырь. Где ваш отец?
Офелия: Дома, принц.
(Я сникла. Очевидно, что это всего лишь пьеса, и ты говорил то, что было написано века назад, тем, кого ты даже не знал. Но это так глубоко задело меня, что к горлу подкатил неприятный комок.)
Гамлет: Пусть за ним запирают двери, чтобы он разыгрывал дурака только у себя. Прощайте.
(Ты собрался уходить)
Офелия: О, помоги ему, всеблагое небо!
(Ты остановился и обернулся.)
Гамлет: Если ты выйдешь замуж, то вот какое проклятие я тебе дам в приданое: будь ты целомудренна, как лёд, чиста, как снег, ты не избегнешь клеветы. Уходи в монастырь; прощай. Или, если уж ты непременно хочешь замуж, выходи замуж за дурака; потому что умные люди хорошо знают, каких чудовищ вы из них делаете. В монастырь – и поскорее. Прощай.
Офелия: О силы небесные, исцелите его!
Гамлет: Слышал я и про ваше малевание, вполне достаточно; бог дал вам одно лицо, а вы себе делаете другое; вы приплясываете, вы припрыгиваете, и щебечете, и даёте прозвища божьим созданиям, и хотите, чтоб ваше беспутство принимали за неведение. Нет, с меня довольно; это свело меня с ума. Я говорю, у нас не будет больше браков; те, кто уже в браке, все, кроме одного, будут жить; прочие останутся, как они есть. В монастырь.
(Ты ушёл, отчего я почувствовала необъяснимую пустоту, хотя знала, что ты находился теперь ненамного дальше: всего лишь за кулисами.)
27
После спектакля все отправились в столовую, где впервые нам разрешили сесть так, как мы сами хотели. С нами отмечали успех постановки учителя, родители и все остальные, кто пришёл посмотреть спектакль. Мы с тобой сидели вместе за одним столом с нашими семьями. Мистер Арго и папа не особо радовались этому.
Через пару минут к нам подошёл Прикли и, склонившись между нашими головами, строго произнес:
– Сначала я откручу вам обоим головы за ту импровизацию, которую вы устроили на сцене, – он наклонился ещё ниже и прошептал: – а потом верну их на прежние места и скажу следующее: эта импровизация была лучшим, что я видел за все годы работы в школе.
Перед уходом он, словно старый друг, хлопнул тебя по плечу, отчего тебе стало ещё тяжелее скрывать улыбку.
– Я всегда знал, что он безумен, – усмехнулся ты, дождавшись момента, когда он отошел на приличное расстояние от нас, – просит одно, а хвалит за совершенно другое.
Полностью довольная нами обоими, я смотрела вслед удаляющемуся Прикли. Он подходил к каждому, кто участвовал в пьесе, даже к тем, кто не произнес и реплики. Чтобы он ни говорил, он ценил всех нас, ведь на какое-то время мы стали частичкой великолепного целого.
– Если это безумие, то в нём есть система
[32], – заключила я в итоге.
Где-то в глубине души меня беспокоило лишь одно: ни Синтия, ни Том, ни их отец в школе в тот день не появились. В какой же именно помощи они нуждались?
Сид Арго
День благодарения, как всегда, мы проводим дома за общим столом, уставленным всевозможными вкусностями, включая и традиционные блюда праздника: фаршированную индейку и тыквенный пирог. С самого утра мама хлопочет на кухне, чтобы успеть приготовить всё до полудня. Пит в это время смотрит телевизор в гостиной, а отец, сидя в кресле, читает газету. Они оба в белых рубашках.
Я просыпаюсь позже всех (почти в четверть одиннадцатого) и тут же спускаюсь вниз, чтобы узнать, не нужна ли маме помощь. На кухне пахнет так вкусно, что от одного запаха у меня сводит живот. Мама вся раскрасневшаяся, но с улыбкой на лице говорит, что всё почти готово. Тогда я возвращаюсь в комнату и переодеваюсь в белую рубашку и брюки – мама любит, когда все выглядят официально за праздничным столом.
В двенадцать часов мы садимся обедать. Много говорим о вчерашней пьесе, и даже отец решается меня похвалить, чему я несказанно удивляюсь и радуюсь. Пит в предвкушении чёрной пятницы, во время которой сможет потратить все свои накопленные деньги.
После праздничного обеда мы по уже давно сложившейся традиции устраиваемся перед телевизором и смотрим «Праздничную гостиную». И в этот самый момент, когда все мы находимся рядом, не связанные ни горем, ни обыденностью, ничто не может испортить этот день.
Ровно в пятнадцать двадцать три звонит телефон. Это время мне почему-то чётко вбивается в память. Я думаю: «Кто бы это мог звонить в такое неподходящее время, да ещё и в День благодарения»? Но ни папа, ни мама, ни уж тем более Пит не встают со своих мест у телевизора, поэтому я плетусь в прихожую, чтобы ответить на звонок.
На определителе высвечивается домашний номер Милитантов. Сперва я порываюсь проигнорировать звонок, но всё же что-то подсказывает мне, что этого лучше не делать.
Мне кажется, это Синтия. Но на том конце слышится совсем другой голос.
– Сид? – спрашиваешь ты серьёзно.
– Флоренс? – отзываюсь я удивленно.
– Нужна помощь. Приходи в дом Синтии. Сейчас же.
– Что случилось? – недоумеваю я.
– Никому не говори, – просишь ты поспешно, а позже чётко добавляешь: – Мы убили человека.
* * *
Я пытаюсь бежать к дому Милитантов так быстро, как только позволяет больное сердце. Прошлой ночью на город обрушился страшный снегопад (и это в ноябре), поэтому теперь все дороги по колено завалены снегом. А так как люди в День благодарения по большей части проводят весь день дома, то ещё нигде ничего не почистили.
Я прохожу через калитку, из-за снега открывающуюся с трудом, и через пару футов падаю на колени. Но тут же встаю и, не отряхиваясь, направляюсь к дому. Как только я поднимаюсь на крыльцо, ты открываешь двери и заговорщицки смотришь на меня. Именно в этот момент до меня доходит, что я ввязываюсь во что-то страшное, в то, что мне не по плечу.
– Хорошенько отряхнись, – приказываешь ты, – и ни к чему не прикасайся.
Я не пытаюсь спорить и делаю всё так, как ты говоришь.
Войдя в дом, первым делом вижу у подножия лестницы тело мистера Милитанта и заплаканную, почти в припадочном состоянии Синтию, сидящую на ступеньках. У неё огромный синяк под глазом, судя по всему, полученный далеко не сегодня. Её кто-то ударил? Милитант мёртв? Что происходит?
– Нужно затащить его наверх. Я объясню всё потом, – произносишь ты нервозно и вместе с тем деловито.
