– Прекрати это! Я предстану перед собранием. Пусть пилят меня там, – он со злостью швырнул полотенце на пол, а после, облокотившись на раковину, уставился в окно. Джейн подошла и тихо обняла его сзади.
– Прости, я просто очень за тебя переживаю, – прошептала она ему в спину. Рядом с ним она казалась слишком хрупкой.
Пару минут они стояли так в тишине. Они оба всё понимали.
– Не нужно, – он аккуратно высвободился и ушёл наверх. Я едва успела спрятаться за лестницей.
16
В понедельник я не спешила на занятия. Я прокляла бы саму себя, если бы не попыталась заставить Реднера что-то сделать. Я выловила его перед химией возле столовой. Он был, как ни странно, без Дороти и направлялся в класс истории, судя по учебнику в руках. Я схватила его за рубашку, резко затягивая в угол. Меня сперва даже передернуло от того, как близко приходилось с ним находиться.
Я с силой толкнула его к стене. Он слегка опешил, но в целом не слишком удивился, пожалуй, ожидал подобного. Увидев меня, он прыснул от смеха. Его глаза стали другими. Бешеными.
– Не так рьяно, Вёрстайл, – попросил он, оскалившись, глядя на мою правую руку, держащую его за рубашку так сильно, что побелели костяшки пальцев. – За домогательства в Корке жестоко наказывают, хотя ты, вероятно, знаешь.
– Да, мужчин, – подтвердила я, – но я не мужчина.
Ещё одна лазейка. Мужчины не могут прикасаться к женщине, если не связаны с ней браком или кровными узами, но для нас никаких запретов не предусмотрено. Они не воспринимают женщин всерьёз. Они не представляют, на что способна женщина в гневе.
Я схватила его сильнее и со злости мотнула, так что он чуть ударился головой о стену и снова рассмеялся. В итоге он высоко поднял руки, словно полиция направила на него оружие. Очевидно, что он не собирался отвечать на мои выпады. В стенах школы это было бы слишком рискованно. Пришлось его отпустить.
– Чего ты хочешь? – спросил он, опуская руки.
– Завтра мой отец предстанет перед собранием. Он этого не заслужил. Он невиновен…
– Не сомневаюсь, но я ничего не могу сделать.
– Можешь! – шикнула я, нервно оборачиваясь по сторонам. Все, кроме нас, уже разошлись по классам. – Твой отец в городском совете. Поговори с ним, объясни ситуацию и попроси всё исправить. Пусть внесёт в устав новую поправку. Хоть что-нибудь… Ты ведь можешь.
– Не могу. Потому что: а) он не станет меня слушать, б) даже если в порядке бреда и предположить, что станет, он ничего не сделает. Собрание существует с момента основания Корка. Чтобы вынести вопрос об упразднении хотя бы одного пункта, потребуются месяцы, если не годы. И это не гарантирует результата. А твой отец, как ты сама сказала, предстанет перед собранием завтра.
Не стану спорить, его слова имели смысл, но ему всё же было плевать на моего отца, так же как и на меня. На всё, что не касалось лично его. Попади он в такую ситуацию, и решение не заставило бы себя ждать.
– Неужто ты никогда не думал, как от такого отделаться? Ты тоже касаешься девушек, которые тебе не принадлежат.
– Нет. Я умею следовать правилам, – ответил он строго, будто обиделся, что я обвиняю его в неумелом сокрытии грехов.
– Ну, видимо, не слишком…
Он молчал, понимая, что я имею в виду ту фотографию.
– Ты не понимаешь, – вздохнул он, чуть надавив пальцами на закрытые веки, а после внимательно взглянул на меня, – дело не в том, какие правила ты нарушаешь, а в том, кто это видит.
– И если никто не видит…
– …значит, ничего не было, – продолжает он спокойно.
– Как же ты спишь по ночам?
– На пуховых перинах, пахнущих свежестью и чистотой.
– И ты не боишься бога, потому что в итоге он всё простит?
Сузив свои бешеные глаза, он с минуту внимательно смотрел на меня, потом подался вперёд, нагибаясь к моему уху. От его дыхания у меня по шее побежали мурашки.
– Я не боюсь бога, потому что его не существует, – шепнул он тихо.
Я удивленно уставилась на него, так как не ожидала ничего подобного от кого-то вроде Брэндона. Точнее, не ожидала, что он признается мне в этом.
– Но… – я попыталась собраться с мыслями, – я вас видела. Я свидетель! Помоги мне или предстанешь перед советом следующим.
– Ты этого не сделаешь, – ответил он, уверенный в своей правоте.
– Почему ты так думаешь?
– Я тебе нужен. Как бы ты меня ни ненавидела, я тебе нужен, чтобы контролировать хотя бы школьный устав, потому что в глубине своей прагматичной озлобленной души ты понимаешь, что я не могу ничего сделать для твоего отца, даже если бы хотел.
С минуту мы стояли, молча глядя друг на друга. Он – в мои отчаянные зелёно-жёлтые круглые глаза, я – в его уверенные миндалевидные чёрные. Он выше меня почти на голову, но от этого не кажется сильнее. Похоже, мы всегда и во всём были с ним на равных, просто иногда кто-то выигрывал, а кто-то проигрывал, но потом всё же брал реванш, и всё начиналось заново.
Всё в его и моей внешности удивительным образом контрастировало: его каштановые волосы и мои пепельные, его тёплая оливковая кожа и моя холодная бледная. Его искусственная вежливость и моя прирождённая напористость. Но у нас имелось кое-что общее: мы оба были циничны и оба предугадываем ситуацию наперед. Мы осознавали, что тут ничего нельзя сделать. Только у него, в отличие от меня, не болело от этого сердце.
– Я расскажу тебе, как всё пройдет, – пообещал он холодно, но без злобы. Я знала, что он этого не сделает.
17
Придя с работы, отец весь вечер молчал. В половине девятого он переоделся в брюки, светлую рубашку и пиджак, которые обычно носил на службы, и вышел из дома, не сказав никому ни слова. Джейн так разнервничалась, что пришлось напоить её успокоительными, провонявшими на весь дом. Я знала, что должна была во что бы то ни стало попасть на собрание, но Джейн сидела на кухне, не давая мне ускользнуть. Поэтому я подсыпала ей в чай снотворное, которое, к слову, не действовало почти двадцать минут, из-за чего я нервничала и злилась ещё больше. В итоге она уснула в гостиной, куда я предусмотрительно перевела её с кружкой чая. Молли в это время рисовала в своей комнате. Днём мы с ней договорились, что я уйду спасать папу (хотя очевидно, что я не могла его спасти) и что она должна сидеть в комнате и тихо заниматься своими делами. Она не ослушалась.
Я выскользнула из окна в туалете на первом этаже, потому что это был единственный выход на задний двор. Через главный я пойти не рискнула. Оказавшись на улице, я сразу же почувствовала мелкий моросящий дождь. Но в тот момент это не имело значения. Путь от нашего дома до церкви составлял примерно двадцать минут средним шагом. Но я бежала сломя голову, боясь пропустить что-то важное, будто бы могла защитить отца.
Церковь Святого Евстафия в вечерних огнях выглядела почти красиво, но у меня не было времени любоваться видом. Подбежав к первому попавшемуся окну, я увидела притвор и едва виднеющийся за ним главный зал, заставленный скамьями. Оббежав здание, я заглянула в каждое окно, попытавшись увидеть хоть кого-нибудь, но церковь была пуста.
