– Ты изменяешь ей. Я всё видела.
Он не стал отрицать правду. Не стал притворяться.
– Ты ничего не докажешь.
– У меня есть фотография.
Реднер не попросил показать её, лишь подошел ближе и, не отводя взгляда, холодно спросил:
– Чего ты хочешь?
– Ты убедишь совет в отмене правил, которые я укажу.
– Это будет подозрительно. Корку это не понравится.
– Корку ничего не может нравиться. Он мёртв.
Брэндон чуть призадумался.
– А потом ты удалишь фото?
– Нет. Разве непонятно? Ты не наёмный рабочий – ты мой раб. И будешь им до тех пор, пока я не дарую тебе свободу.
– Это аморально, – заявил он, явно чувствуя себя уязвлённым.
– Не тебе говорить мне о морали.
После я закончила с покрывалом и, надев на плечо рюкзак, собралась уходить.
– Не делай этого, – попросил он серьёзно. От его голоса у меня по коже побежали мурашки.
– Чего именно? – поинтересовалась я, обернувшись.
– Не говори Дороти.
– Будь ты моим другом, я бы посоветовала тебе перестать обманывать их обеих. Но ты мне не друг.
– На самом деле всё не так, как кажется. Всё гораздо сложнее. Они обе много для меня значат.
– Но ты не любишь ни одну из них.
– Ты ничего не знаешь о моих чувствах.
– Любил бы – не стал бы создавать ситуацию, которая принесёт боль им обеим.
– Только если станет известной.
Я горько усмехнулась.
– Так в этом все дело? Узнают или нет… И совесть тебя не мучает?
– Я уже давно задавил её.
– Будь аккуратнее, Реднер, иначе найдётся тот, кто задавит тебя.
К концу той же недели в базу разрешённых цветов внесли красный. О дресс-коде речи тоже не шло. Мелочи, конечно, но лучше, чем ничего.
Сид Арго
Вечером я помогаю маме помыть посуду и, получив за это искреннее и усталое спасибо, отправляюсь наверх. В этот пятничный вечер у меня никаких планов. Домашнее задание делать не хочется, а сходить в нашем городе некуда. Плюхаясь на кровать с книжкой, я пару часов просто читаю в своей комнате. За это время ко мне успевает зайти Пит. Он хочет, чтобы я поиграл с ним в баскетбол на заднем дворе, но я ленюсь, поэтому вру, что у меня болит голова. Он недовольно хмыкает, называя меня книжным червём, хотя я не очень много читаю.
Ближе к десяти я спускаюсь вниз, чтобы выпить стакан воды перед сном. В коридоре и гостиной темнота, зато горят свечи на кухне, где в мёртвой тишине на стене шепчутся две тени. Одна маленькая (моя мама), другая чуть больше, но тоже не слишком крупная (это отец).
– …и вот теперь он получит по заслугам, – говорит он.
– Боже, как же так вышло? – отзывается мама.
– Это правило старо как мир: нельзя трогать чужих женщин, тем более на виду у всех.
Я настораживаюсь, пока не понимая, о чём идёт речь.
– Возможно, он не знал этого, к тому же, как ты говоришь, ей стало плохо. Наверно, он просто хотел помочь без каких-либо дурных мыслей.
– Не знаю, как там было дело. Я при этом не присутствовал, но во вторник его вызовут на религиозное собрание.
Мама молчит, видимо, обдумывает.
– И всё же, мне кажется, это неправильно.
– Ты его, что ли, защищаешь? – удивляется отец.
– Да нет же, – протестует она неуверенно.
– Не забывай, это Вёрстайл. За всё то время, что он здесь, он нарушил с десяток правил и в любом случае заслужил это.
Я больше не подслушиваю, так как они не говорят ничего нового. Самое главное я понял: твоему отцу несдобровать. Обвинение религиозным собранием – пятно на репутации. А если это связано с женщиной, а тем более замужней, то я даже боюсь представить, что может сделать её муж. В Корке это особенно острая тема. Нельзя прикасаться к женщине, если ты не практикующий врач или же если она не твоя мать, сестра, дочь или жена. Это считается почти сексуальным насилием, пусть ты всего лишь дотронулся до её плеча.
Я тихо поднимаюсь, аккуратно пропуская ступени, которые, как я знаю, всегда скрипят. Закрываю двери в свою спальню и начинаю метаться по комнате, словно пойманное в клетку животное. Я должен тебя предупредить, но на выходных мы увидимся только в церкви, а в понедельник у нас нет общих занятий. Конечно, можно заявиться прямо завтра без приглашения, но я не решусь говорить с тобой о сложившейся ситуации. Да и не хочу, чтобы твой отец понял, что именно я рассказал тебе об этом.
В конце концов, я пишу тебе письмо (не подписывая – ты и так поймешь, от кого оно). На следующий же день рано утром я кидаю его в ваш ящик.
«Твой отец прикоснулся к чужой жене. Я не знаю подробностей. Но знаю, что за это он предстанет на религиозном собрании. Тебе это ни о чём не говорит, но, поверь, это серьёзно. Пусть не вздумает ничего отрицать, это бесполезно. Скажи ему признаться и покаяться, тогда, возможно, всё обойдется.
P.S. Даже если он невиновен, попроси его признаться! Я никогда не был на собраниях, но отец с них возвращается сам не свой. Они творят там что-то страшное».
15
Флоренс Вёрстайл
После службы дома разразился скандал, ведь в церкви Джейн заметила, как все на нас смотрели. Но она не имела понятия, в чём дело. Отец никому из нас не рассказал. Вероятно, считал, что сможет пережить это в одиночку. Я, конечно же, обо всём знала заранее – привычка проверять почту у меня появилась ещё в детстве, ведь все эти годы я отчаянно ждала письма от матери.
– О чём ты только думал? – шокированно поинтересовалась Джейн без злобы, скорее с пониманием, что за это грозит.
– Я увидел, что женщина упала, и хотел помочь. Разве это преступление? – отозвался отец. Он был обижен, но, как ни странно, спокоен, хотя тоже знал, что его ждало – он уже присутствовал на собраниях. Правда, не в качестве обвиняемого.
– Ты можешь прикасаться к чужой жене, только если ты врач, а она твоя пациентка. Ты врач? – она почти плакала. Речи не шло о злости или ревности, лишь о страхе. Что же ему будет? Я должна была увидеть. Но на собрание я никак не могла попасть, даже если бы захотела. Мне исполнилось восемнадцать, но там могли присутствовать только совершеннолетние мужчины, которым я, очевидно, не являюсь, хотя отец всегда говорил, что у меня по-мужски сильное рукопожатие.
– Нет, – ответил он. – Я человек. Что я должен был сделать?
– Позвать кого-нибудь. Других женщин или её мужа, чтобы ей помогли подняться.
Он недовольно посмотрел на неё, будто она несла вздор. Это и был вздор. Но не она это придумала, она просто любила его. Именно в тот момент я поняла, что она любила его.
