– Ты, конечно, не обижайся, но твой отец не самый приятный человек. Он мне не нравится.
А что обижаться? Порой даже мне не нравится мой отец, особенно когда я вижу расстроенное лицо брата, когда тот узнает, что отец не явится на ужин. А тебе он и подавно нравиться не должен, учитывая то, что он говорил о твоём отце.
– Мне нравятся простые люди с редкими талантами, – заявляешь ты спокойно.
– Как, например?..
Лежу, улыбаясь. Жду комплимента.
– Как твоя мать. Она обладает редчайшим даром… Она умеет слушать, и не просто слушать, а слышать, что очень редко в наши дни.
– Ты, должно быть, шутишь? Я сказал ей про пьесу по «Гамлету» неделю назад, а она всё никак не запомнит и вечно путает. А помнишь, как было за ужином: только мы заговорили о Достоевском, и она тут же забыла о Толстом?
– Ну, скажи мне, почему она должна помнить о каком-то Гамлете? И какое ей дело до каких-то там русских писателей? Они все далеко, да и мертвы. А вы с Питом живы. Вас она слушает и слышит. Она всё запоминает, о вас она всё знает. Ты не понимаешь, насколько вам повезло.
– Всё я понимаю.
– Она вами так интересуется и слушает с неподдельным интересом. Она почему про Достоевского начала? Хотела приблизиться к тебе, а уж то, что «Преступление и наказание» не Толстой написал, в конце концов, значения не имеет. Сомневаюсь, что в Корке это кого-то интересует…
Я снова сажусь.
– Может, ты прекратишь работать, и мы пойдём перекусим? У моей мамы, чтоб ты знала, есть ещё один редкий дар: она готовит отличные пироги.
– Нет, спасибо. Надо поработать.
– Да что ты так волнуешься? У нас куча времени на эту работу.
Молчание в ответ.
– Флоренс!
Поднимаешь на меня усталый взгляд и молча смотришь.
– Что у тебя с глазами? Ты сегодня ночью опять не спала?
Пожимаешь плечами, что обычно значит либо «не знаю», либо «мне пофиг», либо «нет, и что с того?». В данном случае скорее последнее.
– Вот мне интересно, что же ты тогда делаешь, если не спишь?
– Занимаюсь. Мне нужно наизнанку вывернуться, чтобы соответствовать стандартам Лиги Плюща
[24].
– Спать тоже полезно, знаешь ли.
Ты только мычишь в ответ. И я, честно говоря, не имею понятия, как это толковать.
– Ты не помогаешь мне разобраться, Флоренс, только запутываешь, а мы ведь теперь друзья.
Ты тяжело вздыхаешь, отвлекаешься от ноутбука и садишься прямо.
– А знаешь, мне приснилось кое-что странное. Только это случилось позапрошлой ночью.
– Так ты всё-таки спишь? – подкалываю я.
– Я видела тебя на сцене, – ты пропускаешь мою фразу мимо ушей, – ты был Гамлетом.
– Позапрошлой ночью? Тогда я же ещё не получил роль.
– Вот именно.
– Ой, да ты прикалываешься, – отмахиваюсь я.
– А вот и нет. Это был вещий сон и, кстати, уже не первый.
– Так я тебе часто снюсь, что ли?
– Ты это… не обольщайся слишком сильно.
– И всё равно я не верю. Ты просто вбила себе это в голову, вот и приснилось.
– Хорошо, если мне что-нибудь такое приснится, я тебе скажу до того, как это произойдёт, и мы проверим.
– Ладно, – хмыкаю я. – А теперь бросай это всё и пошли есть пирог. Я жутко проголодался.
Ты нехотя идешь со мной. И когда мы проходим на кухню, я тут же с жадностью отрезаю себе огромный кусок. Наедаюсь сам и тебя тоже заставляю поесть. Ты долго сопротивляешься, но в конце концов сдаёшься: съедаешь небольшой кусок, а потом, посидев пару минут, просишь добавки. И почему ты бываешь такой упрямой?
Ноябрь
Сид Арго
Четвёртое ноября – день, отмеченный у меня в календаре с июня. А всё потому, что это день сдачи академического оценочного теста (АОТ)
[25] для поступления в колледж, ради которого мне приходится ехать в Филадельфию, ведь в Корке нет тестовых центров.
АОТ, как известно, имеет три части (анализ текста, математика и письмо) и длится более четырёх часов, после которых я оказываюсь вымотан почти целую неделю. Именно поэтому я с самого начала решаю, что буду сдавать его лишь раз (хотя количество не ограничено), если, конечно, результаты не выйдут совсем уж плачевными.
Честно говоря, я не хочу об этом рассказывать. Уж слишком сильно начинаю волноваться. Надеюсь, я наберу приличное количество баллов, иначе будет жутко стыдно перед родителями.
5
Флоренс Вёрстайл
Дальше пропущен приличный промежуток времени. Не имею понятия, куда делись эти записи. Ты вырвал эти листы? Они тебе не понравились? Или ты не хотел, чтобы их мог хоть кто-то прочесть? А может, их и вовсе не существовало?
Всё это время ты занимался пьесой и подготовкой к тесту, отчего сильно уставал. Но репетиции тебе нравились, несмотря на то, что отнимали много времени.
В моей жизни в этот момент мало что изменилось. После второго собрания школьного совета я поняла, что действовать законно, как я изначально и планировала, не выйдет. К счастью, для плана «Б» я уже всё подготовила.
Тем утром я заявилась в школу в чёрной блузке с чуть более низким вырезом, чем позволяла себе обычно, в мини-юбке с леопардовым принтом и в лакированных туфлях на шпильках, одолженных у Джейн. В них, к слову, ходить было так же удобно, как по раскалённому асфальту. Распахнув входные двери, я уверенно прошлась по коридору к своему шкафчику. Никто не таращился, но все глядели исподтишка, перешёптываясь за спиной. В Корке такой эффект считался фурором.
Кто-то может подумать: да что в этом такого? Так одевается каждая четвёртая старшеклассница в Америке, в Калифорнии – каждая вторая. Но в Корке всё не так. Аккуратно зачёсанные семнадцатилетние девушки, словно первоклашки, каждый день приходят в одном и том же: юбки чуть ниже колена – для тех кто посмелее, местных бунтарок, юбки до середины икры – для серой массы, юбки по щиколотку и ниже – для будущих старых дев, которые смотрят на всех глазами, полными то ли презрения, то ли страха, а может, и того и другого.
Так что да, мой прикид, не вызвавший бы в обычной школе никакой реакции, кроме всплеска гормонов у старшеклассников, тут оказался сродни модной революции Коко Шанель: «О боже! Она в брюках!» Ну, по факту я была в юбке, в короткой юбке, которая не позволяла мне даже наклониться, не показав при это окружающим, что я действительно принадлежу к женскому полу. Но и к чёрту это! И пусть моё сердце билось где-то в горле, это неважно. Я не остановлюсь.
