– Оно стоит лицом к стене.
– С недавних пор мне не нравится на себя смотреть.
И действительно, моё зеркало стоит так уже довольно давно, примерно с той ночи, когда я спал, накрывшись с головой, когда понял, что ты никогда не посмотришь на меня так, как я на тебя.
– Почему?
– Как ты, вероятно, заметила, я не самый красивый парень на планете. Не то чтобы это была такая большая проблема, но иногда это меня всё же несколько расстраивает.
Ты пожимаешь плечами.
– Не знаю. Как по мне, ты симпатичный.
Я смотрю на тебя, мысленно прося не издеваться надо мной. Но ты, кажется, говоришь серьёзно.
– Не смотри на меня так, Арго. Я не слишком хороша в утешении.
– Мне не нужно утешение.
– Но ты же вроде как жалуешься.
– Да нет же. Это ты спросила о зеркале.
– И правда, – ты хмыкаешь, – но знаешь, это всё бесполезно. Тебе нужно поменьше думать о том, что о тебе думают другие люди. Потому что, как бы ты ни выглядел, всё равно не сможешь всем нравиться. Люди всегда будут чем-то недовольны. Такова человеческая природа. Но это их проблемы. Не твои. Просто смирись с тем фактом, что ты не самый красивый, не самый умный, не самый-самый, но и чёрт с этим.
– Дело в том, что я не хочу нравиться всем… я хочу нравиться тебе.
– Может, сначала мы немного не с того начали, и порой я тебя подкалывала. Но на самом деле ты мне нравишься, – признаёшься ты просто, будто это ничего не значит.
Я качаю головой. Это не то, что я хочу услышать. Ты говоришь это таким тоном, словно признаёшься в том, что любишь мороженое.
– В таком случае не отталкивай меня.
Ты молчишь, не в силах мне что-либо пообещать.
– Флоренс…
– Я не знаю, поймёшь ли ты, но у меня огромные проблемы с доверием, – ты тяжело вздыхаешь. Признаваться даже в этом тебе невероятно трудно. – Можешь не верить, но я открывалась людям достаточно долго. Я напризнавалась. И я не знаю, смогу ли снова отрыться кому-то, потому что, когда меня предавали, было слишком больно. Чересчур. Я не хочу чувствовать это снова. Я боюсь, что если это опять случится, то я больше не переживу.
– Ты даёшь окружающим мудрые советы. Так почему себе не можешь? Никто не хочет испытывать боль. Все боятся, но такова жизнь. Счастья не бывает без боли.
Ты горько усмехаешься, по-доброму глядя на меня.
– Я надеюсь, что я правильно сейчас что-то сказал, – неловко бурчу я. Философия не мой конек.
– Когда-нибудь, возможно, я расскажу тебе чуть больше, чем остальным, – обещаешь ты, отчего у меня становится необъяснимо тепло на душе.
– Но не сегодня.
– Нет.
– Но согласиться быть моим другом ты можешь уже сейчас. Тебе всё равно нужно жить здесь почти год. Проживи его со мной. А потом, если ты так же будешь хотеть от меня избавиться, я тебя оставлю. Клянусь. Наступит весна, придёт твое письмо из Гарварда, и если ничто в тебе не дрогнет, и ты захочешь уехать и больше никогда меня не видеть – я отпущу тебя. Я не скажу тебе ни слова. Я позволю тебе оставить меня.
Говорю и сам в это не верю. Ведь я знаю, что моё сердце разорвётся от боли, если ты так просто покинешь меня.
– Соглашайся, Вёрстайл. В этом нет ничего страшного. Я просто буду твоим другом. Я хороший друг?
– Пожалуй… – непонятно соглашаешься ты.
Ты мешкаешь, потому что ты умная и знаешь, что я не хочу быть только другом.
– Хорошо, – киваешь ты осторожно, – но только другом, Сид. Слышишь? – ты грозишь мне пальцем. – Если полезешь целоваться, то я тебя ударю. И больно. Понял?
Я киваю и улыбаюсь.
– Если я это сделаю, можешь расцарапать мне глаза, – говорю я, празднуя свою первую большую победу. А в глубине душе надеюсь, что когда-нибудь ты поцелуешь меня первой.
* * *
На большой перемене мы не идём в столовую, где придётся расстаться, ведь она делится на мужской и женский залы. Мы устраиваемся прямо на полу у шкафчиков, напротив кабинета литературы.
– Как думаешь, кто будет Гамлетом? – интересуешься ты, пытаясь доесть один несчастный сэндвич.
Обычно списки вывешивают через несколько дней после прослушивания прямо на двери кабинета литературы или актового зала.
– Брэндон? – предполагаю я неуверенно. – Похоже, он во всём первый в этой жизни.
Ты усмехаешься.
– А зря ты всё-таки не пошел, – добавляешь уже серьезно.
– Ну не начинай, – умоляю я.
– Правда же. Я хочу послушать, что бы ты показал Прикли на прослушивании.
– Я и не готовился.
– Арго, ну давай. Живее! Дама ждёт, – ты усаживаешься поудобнее, сгибая ноги в коленях, и театрально задираешь подбородок так высоко, что, кажется, действительно становишься важной особой.
– Дама… – бурчу я недовольно, становясь перед тобой, будто выхожу на сцену, – я не буду слишком оригинален, – предупреждаю я и прочищаю горло.
Ты молчишь, но выжидающе смотришь на меня снизу вверх.
– Быть или не быть, вот в чём вопрос.
Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная? Скончаться. Сном забыться.
Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.
Я вижу, что ты не смеёшься, даже не улыбаешься, хотя ждал именно такой реакции. Напротив, ты слушаешь внимательно, внимая каждому моему слову.
– Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот в чём разгадка. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
Ты чуть подаёшься вперед, на секунду переводя взгляд на что-то позади меня, но потом снова возвращаешься на прежнее место.
– А то кто снёс бы униженья века,
Неправду угнетателей, вельмож
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескорый суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным,
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала! Кто бы согласился,
Кряхтя, под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
Так всех нас в трусов превращает мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика,
Так погибают замыслы с размахом,
Вначале обещавшие успех,
От долгих отлагательств. Но довольно!
Офелия! О радость! Помяни
Мои грехи в своих молитвах, нимфа
[21].
– Арго, – зовёт Прикли, стоящий в проходе кабинета литературы и серьёзно глядящий на меня, – на минутку, – просит он, кивая мне.
