Молли выходит снова и снова в зелёных, розовых и голубых платьях, но ей ничего не нравится, а ведь магазин не резиновый, и вскоре тут не останется вещей, которые бы она ни померила.
– Допустим, ты права, – спокойно заключаю я, из-за чего ты укоризненно смотришь на меня, – но если ты хочешь добиться изменений, то надо, чтобы к тебе прислушивались в совете, а это значит найти союзников.
– Это вряд ли, – хмыкаешь ты, качая головой. – Они слишком ограничены средневековыми правилами Корка. К тому же зациклены на Реднере, а он меня ненавидит.
– Я не думаю, что он тебя ненавидит.
Снова осуждающий взгляд твоих прекрасных (на этот раз жёлто-серо-зелёных) глаз.
– Мне казалось, что если я покажу им свои знания, то это впечатлит их, заставит прислушиваться к моему мнению, брать в расчёт мои аргументы, которые, к слову, не лишены логики, – объясняешь ты, будто пытаясь защититься и одновременно оправдаться, – но, как бы ни тяжело мне было это признать, я ошиблась.
Я снисходительно смотрю на тебя.
– И что теперь? Сдашься?
– Нет. Приступлю к плану «Б».
– У нас есть план «Б»?
– У меня есть план «Б».
– Фло! – зовёт Пупс, прерывая наш разговор.
На этот раз она выходит из примерочной в светло-жёлтом платье простого покроя, которое, по моему мнению, ей идёт.
– Очень красиво, Пупс, – говоришь ты, с улыбкой глядя на неё.
– Да… – отвечает она, видя свое отражение. – Сид?
– Не то чтобы я в этом много понимал… – начинаю я, но ты тут же кидаешь на меня укоризненный взгляд. – Здорово, я считаю, – тут же поправляюсь я.
Мы все сходимся на том, что это самый лучший вариант. Но платье вы так и не покупаете.
– Она знает, что мы не можем себе этого позволить, – объясняешь ты, пока Молли переодевается в примерочной.
– Тогда почему мы здесь?
– Ей нравится ходить по магазинам, всё мерить и щеголять перед зеркалами. Она потом рисует себя в этих платьях, но мы редко что-то покупаем. У нас не слишком много денег, тем более на новые вещи.
– Но Молли всего шесть. Она это понимает?
– Она понимает, – говоришь ты горестно, почти со слезами на глазах, – поверь мне, она понимает.
Вместе мы молча выходим из магазина. На душе у меня неприятно ноет. Я не говорю ничего почти всю дорогу в кафе. Кафе, кстати, называется «Пирожки», хотя пирожков там никогда не продавали.
Когда мы добираемся и усаживаемся за столиком у окна, ты даёшь Молли деньги и сразу же предупреждаешь, что на этой неделе мороженого больше не будет. Она идёт к витринам выбирать, как она говорит, самое вкусное, потому что сегодня только среда и надо продержаться до следующей недели.
Ваша по-детски глупая, но милая беседа меня забавляет. И в то же время у меня сжимается сердце от осознания того, насколько паршиво ваше материальное положение.
– Я чувствую себя неправильно, – говоришь ты, когда Молли уходит, – мы продержали тебя весь вечер в магазине, а ты даже не позволил мне купить тебе кофе.
– Я сам напросился, – отзываюсь я, понимая, что мне стало бы ещё хуже, если бы ты потратила на меня хоть цент.
– Зачем?
– Ты знаешь зачем.
Ты тяжело вздыхаешь
– Сид, ну почему ты такой упрямый? Я тебе уже говорила…
– Да-да, я помню что-то про ужасного человека.
– Ты ничего не знаешь, – начинаешь ты, – я сумасшедшая. Чем дальше от меня, тем лучше для тебя.
– Не ожидал, что ты начнешь использовать настолько избитые клише.
– Но это правда!
– А что, если мне нравятся сумасшедшие?
Ты отрицательно качаешь головой.
– Ты не знаешь, о чём говоришь.
– Так объясни мне.
– Я… – ты прикусываешь губу, словно коришь себя за то, что делишься со мной, – я устала.
– От меня?
– От себя. От жизни. От навязчивого желания копаться в старых воспоминаниях, безумных мыслях, несуществующих диалогах и несбыточных мечтах. Я задыхаюсь. Мне нужен отдых, потому что я катастрофически устала от компании самой себя.
– Это не делает тебя сумасшедшей.
– Это далеко не всё.
– Что ещё? Я хочу узнать больше.
– Я не могу рассказать тебе больше.
– Не можешь или не хочешь?
– Не хочу.
– Почему? – я ставлю локти на стол, чуть подаваясь вперёд.
– Этот город… я покину его рано или поздно. Лучше, конечно, рано. И я не хочу, чтобы ты или кто-то ещё держал меня тут.
– А я могу тебя удержать?
Ты переводишь взгляд на окно. И в этот момент ты становишься другой, не похожей на себя, такой, какой я и хотел увидеть тебя: человечной.
– Надеюсь, что нет.
– Но я тоже поступлю куда-нибудь и уеду, так что если вдруг ты захочешь меня увидеть, если такое вообще возможно, то тебе не нужно будет возвращаться в Корк.
– Я не думала об этом, – признаёшься ты.
Оказывается, это больно. В моей голове не укладывается, что когда-то мы не были знакомы. Но если раньше я мог спокойно жить, так как не знал тебя, то что будет со мной, когда закончится школа? Неужели после этого я тебя больше не увижу?
– Я понимаю, что не нужен тебе, но, к сожалению, ты нужна мне. И я не знаю, что с этим делать.
Ты смотришь на меня с жалостью. Это отвратительно. Я не хочу вызывать жалость. Мне нужна не жалость.
– Ты меня даже не знаешь. Всё, что ты видишь, – это моё лицо. Поверь, я знаю, как выгляжу. И я вполне могу поверить в то, что тебя привлекает это чёртово лицо. Но ты не знаешь, что у меня внутри.
– Так расскажи мне! – с досадой прошу я.
Возможно, ты и права, потому что мне безумно нравится твое лицо: твоя ровная кожа, высокий лоб, чуть изогнутые тёмные брови, постоянно меняющие цвет глаза, длинноватый, слегка вздёрнутый нос и сухие губы, к которым я хочу прикоснуться с тех пор, как увидел твоё лицо вблизи. Но это не всё, что мне нужно. Мне нравится в тебе не только это. И я действительно хочу узнать тебя. Что бы там ни было.
– Я тебе не верю. Я тебя совсем не знаю.
– Я открыт для вопросов.
– Как мне убедиться, что тебе можно доверять? – спрашиваешь ты после довольно продолжительного обдумывания.
– Лучший способ узнать – можешь ли ты доверять кому-то – это доверять ему
[19].
К этому времени Молли сосредоточенно доносит мороженое до нашего столика, плюхается рядом с тобой и, довольная проявленной самостоятельностью, начинает уплетать за обе щеки. После того как Молли доедает мороженое, мы ещё некоторое время сидим и играем в «авторов», потому что ей это нравится.
