– Можно у тебя кое-что спросить? – интересуюсь я, когда мы отходим от церкви на приличное расстояние.
Ты пожимаешь плечами. Я прочищаю горло.
– В первый раз, когда мы увиделись в церкви, ты на меня так странно посмотрела. Что ты подумала?
– Что я подумала? – бестолково переспрашиваешь ты.
– Ну… обо мне.
– С чего ты взял, что я о тебе вообще что-то думала?
– Ты посмотрела прямо в упор на меня, естественно, ты должна была что-то подумать.
– В тот день… – ты чуть запинаешься, но после продолжаешь: – В тот день я впервые пришла в эту церковь на службу. Я этого не хотела. Я ненавидела весь мир за то, что отец заставил меня это сделать. Я сидела тогда, глубоко задумавшись, злясь на всех окружающих и саму себя, а потом вдруг у меня будто спина загорелась. Я почти физически почувствовала, что на меня кто-то смотрит. Но, конечно, я не знала кто. И когда увидела тебя… ты отличался от других, – ты вспоминаешь, глядя вдаль, – ты сидел там, но тебя там не было, так же как и меня.
– И всё?
– И всё.
– И даже не подумала: «Что это за придурок на меня смотрит?»
– Нет, – отвечаешь ты строго. – Ты не показался мне придурком. Ты показался мне интересным.
– Интересным? – удивлённо переспрашиваю я.
– Что такое?
– Я сейчас просто немного потерял дар речи.
– Я открыла для тебя что-то новое?
– Извини… – начинаю я, пытаясь вернуть разговор в понятное для меня русло, – но разве не я буквально пару дней назад назвал тебя стервой?
– А я пару недель назад назвала тебя засранцем. Мы квиты.
– Значит ли это, что ты всё-таки хочешь со мной общаться?
– Мы просто работаем над общим проектом, забыл?
– Это да, – непонятно бурчу я.
Поднимается ветер, не щадящий твои аккуратно уложенные волосы.
– Ну а… ты уже привыкла к службам?
– Знаешь, я как-то решила послушать Патрика и поняла, что мозги он мне промыть не сможет. Я все равно этим не проникнусь, сколько бы служб мне ни пришлось посетить.
– И в Бога, я так понимаю, ты тоже не веришь?
– А с чего бы? Я его никогда не видела.
– Жирафов ты тоже не видела, но это не значит, что их нет.
– Так ты, оказывается, верующий?
– Я всегда верил, – признаюсь я совершенно искренне.
Я верю в Бога, хотя и не имею понятия, каков он, но я верю. Другое дело, что я не считаю, что он связан с церковью.
– Без доказательств? Просто так?
– Да.
– А я верю в свою семью: в отца, в Джейн, в мою Молли, даже в этого безухого кота Августа. Как-то проще получается, когда ты что-то видишь. Действительно видишь.
– Значит, в воздух ты тоже не веришь?
– Это другое.
– Чем же? Его же ты тоже не видишь.
– Да, но я могу опытным путем доказать, что он есть.
– И как же? – хмыкаю я.
Ты останавливаешься и, не задумываясь, закрываешь мой рот ладонью, зажимаешь нос и держишь так почти целую минуту, пока я не вырываюсь, начиная задыхаться. Освободившись, я глубоко вдыхаю.
– Видишь, – победно и вместе с тем спокойно заключаешь ты, продолжая путь.
– В любом случае я верю в Бога, независимо от того, увижу ли я его когда-нибудь. Можно поверить во что-то и не видя, ведь вера идёт изнутри.
– И где же находится твой Бог, когда в мире творятся такие страшные вещи?
– Я обязательно поинтересуюсь у него, когда, – я осекаюсь, – если… я его встречу.
– И это все, что ты можешь противопоставить?
– Слушай, я не знаю. Пути Господни неисповедимы. Так же как Адаму и Еве, нам всем даётся выбор. Может, потому что жизнь на земле – это лишь переход к духовному.
– Не существует ничего духовного! Нигде! Ты тянешь жилы, со временем стареешь, а потом гниёшь в земле, попутно поедаемый червями. И всё тут.
– Очень… позитивно. И почему в твоей точке зрения больше смысла?
– А почему ты везде ищешь смысл? – парируешь ты, отвечая вопросом на вопрос.
– Наверно, потому что мне хочется верить, что все эти семь миллиардов, включая и меня, появились не напрасно.
– Довольно самонадеянно, тебе так не кажется?
Ты останавливаешься. Мне приходится сделать то же самое. А вот ответить я не успеваю.
– Вы не верите в Бога, вам на самом деле всё равно, как он выглядит, и встретитесь ли вы с ним когда-нибудь. Вам просто легче существовать с осознанием того, что есть кто-то могущественнее вас, кто скажет, что нужно делать, любящий вас, несмотря ни на что. И куда проще жить, осознавая, что любые проблемы и душевные метания будут решены, если очень долго просить. А самое главное – куда проще мириться со смертью, зная, что прощение за что угодно будет даровано, стоит только покаяться. Но всё это притворство.
– Да, ты права, мы настоящие лицемеры, – отзываюсь я язвительно, но спокойно. – А допустим на минуту, что Бога не существует. Тогда почему ты здесь вся такая аккуратная и правильная, желающая поступить в Гарвард? Почему, скажем, не придешь в школу и не перестреляешь всех нас?
– Думаешь, я на это способна? Думаешь, я сумасшедшая? – спрашиваешь ты хладнокровно, без малейшей обиды в голосе.
– Нет, – отвечаю я, помешкав несколько секунд.
– А я сумасшедшая, – ты чуть ближе подаёшься ко мне. – Если ты думаешь, что желание получить чуть больше знаний, чем остальные, делает меня правильной, то ты глубоко ошибаешься. Я не святая, никогда не была и не буду. И я делала такие вещи, о которых жалею до сих пор, которые грызут меня изнутри каждый день. У меня много недостатков, но за последнее время я приобрела одно очень важное достоинство: умение оценивать собственные поступки. Я знаю, когда совершаю ошибки. Я знаю, что хорошо и что плохо. И для этого мне не нужна вера в невидимое что-то за облаками, которое, может быть, лишь может быть, существует там. Я не замаливаю свои грехи, мне не нужно прощение, потому что так или иначе они останутся со мной, как и память о них. Я думаю, это серьезное наказание, ведь они мучают меня и по сей день. Так что вот почему я не приду и не перестреляю всех вас, хотя не буду отрицать, что иногда мне этого хочется.
– Не скажу, что это сильно меня успокаивает.
– Оно и не должно.
– Может, тебе это и не понравится, но, несмотря на то, что ты считаешь себя плохим человеком, у тебя есть как минимум ещё одно хорошее качество.
– Умение чётко строить сложные предложения?
– Нет. Совесть.
Ты на это ничего не отвечаешь, и на какое-то время повисает тишина. Но рядом с тобой она не кажется неловкой. Мы снова начинаем идти.
