– В числе мерзостей и пороков, которым я предавался, был и этот. Теперь нет.
«Черт его знает… а вдруг жулик… притворяется; надо будет посмотреть, чтобы в передней шубы не пропали».
Турбин нарисовал ручкой молотка на груди у больного большой знак вопроса. Белый знак превратился в красный.
– Вы перестаньте увлекаться религиозными вопросами. Вообще поменьше предавайтесь всяким тягостным размышлениям. Одевайтесь. С завтрашнего дня начну вам впрыскивать ртуть, а через неделю первое вливание.
– Хорошо, доктор.
– Кокаин нельзя. Пить нельзя. Женщины тоже…
– Я удалился от женщин и ядов. Удалился и от злых людей, – говорил больной, застегивая рубашку, – злой гений моей жизни, предтеча антихриста, уехал в город дьявола.
– Батюшка, нельзя так, – застонал Турбин, – ведь вы же в психиатрическую лечебницу попадете. Про какого антихриста вы говорите?
– Я говорю про его предтечу Михаила Семеновича Шполянского, человека с глазами змеи и с черными баками. Он уехал в царство антихриста, в Москву, чтобы подать сигнал и полчища аггелов вести на этот Город в наказание за грехи его обитателей. Как некогда Содом и Гоморра…
– Это вы большевиков аггелами? Согласен. Но все‐таки так нельзя… Вы бром будете пить. По столовой ложке три раза в день… Какой он из себя… этот ваш предтеча?
– Он молод. Но мерзости в нем, как в тысячелетнем диаволе. Жен он склоняет на разврат, юношей на порок, и трубят уже, трубят боевые трубы грешных полчищ, и виден над полями лик сатаны и идущего за ним.
– Троцкого?!
– Да, это имя его, которое он принял. А настоящее его имя по‐еврейски Аваддон, а по‐гречески Аполлион, что значит губитель.
– Серьезно вам говорю: если вы не прекратите это, вы смотрите… у вас мания развивается…
– Нет, доктор, я нормален. Сколько, доктор, вы берете за ваш святой труд?
– Помилуйте, что у вас на каждом шагу слово «святой»? Ничего особенно святого я в своем труде не вижу. Беру я за курс, как все. Если будете лечиться у меня, оставьте часть в задаток.
– Очень хорошо.
Френч расстегнулся.
– У вас, может быть, денег мало? – пробурчал Турбин, глядя на потертые колени. – «Нет, он не жулик… нет… но свихнется«.
– Нет, доктор, найдутся. Вы облегчаете по‐своему человечество.
– И иногда очень удачно. Пожалуйста, бром принимайте аккуратно.
– Полное облегчение, уважаемый доктор, мы получим только там. – Больной вдохновенно указал в беленький потолок. – А сейчас ждут нас всех испытания, коих мы еще не видали… И наступят они очень скоро.
– Ну, покорнейше благодарю. Я уже испытал достаточно.
– Нельзя зарекаться, доктор, ох нельзя, – бормотал больной, напяливая козий мех в передней, – ибо сказано: третий ангел вылил чашу в источники вод, и сделалась кровь.
«Где‐то я уже слыхал это?.. Ах, ну, конечно, со священником всласть натолковался. Вот подошли друг к другу – прелесть».
– Убедительно советую, поменьше читайте Апокалипсис… Повторяю, вам вредно… Честь имею кланяться. Завтра в шесть часов, пожалуйста. Анюта, выпусти, пожалуйста…
___________________________________________________
Открыв рты, Шервинского слушали все, даже Анюта прислонилась к дверям.
– Какие такие звезды? – мрачнейшим образом расспрашивал Мышлаевский.
– Маленькие, как кокарды, пятиконечные. На всех папахах. А в середине серп и молоточек. Прут, как саранча, из‐за Днепра.
– Да откуда это известно? – подозрительно спросил Мышлаевский.
– Очень хорошо известно, если уже есть раненые в госпиталях в Городе.
– Алеша, – вскричал Николка, – ты знаешь, красные идут! Сейчас, говорят, бои идут под Бобровицами.
Турбин первоначально перекосил злобно лицо и сказал с шипением:
– Так и надо. Так ему, сукину сыну, мрази, и надо. – Потом остановился и тоже рот открыл. – Позвольте… это еще, может быть, так, утки… небольшая банда…
– Утки? – радостно спросил Шервинский. Он развернул «Вести» и маникюренным ногтем отметил:
«На Бобровицком направлении наши части доблестным ударом отбросили красных».
– Ну, тогда действительно гроб… Раз такое сообщено, значит, красные Бобровицы взяли.
– Определенно, – подтвердил Мышлаевский.
___________________________________________________
Эполеты на черном полотне. Старая кушетка.
– Ну‐с, Юленька, – молвил Турбин и вынул из заднего кармана револьвер Мышлаевского, взятый напрокат на один вечер, – скажи, будь добра, в каких ты отношениях с Михаил Семеновичем Шполянским?
Юлия попятилась, наткнулась на стол, абажур звякнул… дзинь… В первый раз лицо Юлии стало неподдельно бледным.
– Алексей… Алексей… что ты делаешь?
– Скажи, Юлия, в каких ты отношениях с Михаил Семеновичем? – повторил Турбин твердо, как человек, решившийся наконец вырвать измучивший его гнилой зуб.
– Что ты хочешь знать? – спросила Юлия, глаза ее шевелились, она руками закрывалась от дула.
– Только одно: он твой любовник или нет?
Лицо Юлии Марковны ожило немного. Немного крови вернулось к голове. Глаза ее блеснули странно, как будто вопрос Турбина показался ей легким, совсем нетрудным вопросом, как будто она ждала худшего. Голос ее ожил.
– Ты не имеешь права мучить меня… ты, – заговорила она, – ну хорошо… в последний раз говорю тебе – он моим любовником не был. Не был. Не был.
– Поклянись.
– Клянусь.
Глаза у Юлии Марковны были насквозь светлы, как хрусталь.
Поздно ночью доктор Турбин стоял перед Юлией Марковной на коленях, уткнувшись головой в колени, и бормотал:
– Ты замучила меня. Замучила меня, и этот месяц, что я узнал тебя, я не живу. Я тебя люблю, люблю… – страстно, облизывая губы, он бормотал…
Юлия Марковна наклонялась к нему и гладила его волосы.
– Скажи мне, зачем ты мне отдалась? Ты меня любишь? Любишь? Или же нет?
– Люблю, – ответила Юлия Марковна и посмотрела на задний карман стоящего на коленях.
___________________________________________________
Когда в полночь Турбин возвращался домой, был хрустальный мороз. Небо висело твердое, громадное, и звезды на нем были натисканы красные, пятиконечные. Громаднее всех и всех живее – Марс. Но доктор не смотрел на звезды.
Шел и бормотал:
– Не хочу испытаний. Довольно. Только эта комната. Эполеты. Шандал.
