Медвежий коготь вывалился из щипцов, упал на пол и развалился на кусочки.
– Ну, это просто потрясающе! – рявкнула покупательница. – И, конечно же, это был последний?
– Простите, – пролепетала я. – Мне так жаль, я не могу…
Я закрыла лицо руками, пытаясь сдержать нахлынувшие эмоции, но слезы сами брызнули из глаз, и я убежала на кухню, к Эдмону.
– Ma chère?
Я села на перевернутую корзину из-под муки, скорчилась, обняла себя руками, борясь с рыданиями.
– Филипп, встань за прилавок, – услышала я голос Эдмона. Потом он присел передо мной на корточки.
– Ma fille, qu’est-ce qu’il y a?
[14]
– Простите, Эдмон. Не могу сосредоточиться. Я в полном раздрае.
– Скажи мне, дитя мое, что стряслось?
– Через несколько дней Коннор и Уэс уезжают, сначала будут проходить специальную подготовку, а потом их отправят на Ближний Восток.
– Я знаю мистера Уэса. Mon homme tranquille. Коннор – это твоя любовь, да?
Я буквально не знала, что на это ответить. С того утра, когда Коннор тихо выскользнул из моей постели, мы почти не разговаривали. Он прислал несколько сообщений, в которых писал, что готовится к отъезду, и это отбросило меня в ту точку, где я находилась перед его отправкой в тренировочный лагерь, – в ад неизвестности, так что я снова не понимала, на какой стадии находятся наши отношения и что чувствует Коннор. Любовь, которую я ему отдала, не была потеряна – он просто запихнул ее в задний карман, уходя из моей спальни. Я понятия не имела, хранит ли он ее или выбросил за ненадобностью.
«Ему тоже страшно, – думала я. – Ты тут носишься со своими сердечными переживаниями, а он рискует жизнью».
Бессодержательная мысль, но ничего другого у меня не было.
– Да, Коннор – мой парень, – сказала я наконец.
– Тяжелая ситуация, – пробормотал Эдмон. – Я боюсь за него и за моего тихого молодого человека. А также за мою задумчивую девушку, которая печется о них обоих.
Во мне снова взыграли страх, любовь, боль, грозя захлестнуть меня с головой. Доброта Эдмона де Гиша была как спасательный круг. Я легко могла позволить ему меня обнять, ухватиться за него изо всех сил и заплакать навзрыд, чтобы как-то пережить эту бурю.
Вместо этого я заставила себя сделать глубокий вдох, а потом выдох.
– Я боюсь за них, и из-за этого становлюсь слезливой. Только и всего.
Эдмон нахмурился.
– «Только и всего»? Но это же очень важно!
В кухню заглянул Фил.
– Мистер де Гиш? Тут уже начинает пахнуть жареным.
– Хочешь взять выходной? – предложил мне Эдмон.
– Нет-нет. Со мной все хорошо. – Я промокнула глаза фартуком. – Я справлюсь.
Я должна справиться, потому что не могу позволить себе пропускать работу.
Прежде чем мы вышли из кухни, Эдмон положил руки мне на плечи.
– В тебе столько нерастраченной любви, что хватило бы на тысячу сердец. Когда разбивается одно сердце, может пролиться тысяча слез, но никогда не плачь от стыда. – Он потрепал меня по щеке мясистой ладонью. – На любовном фронте даже потери случаются не просто так.
Я улыбнулась и кивнула, но в душе не согласилась с Эдмоном. Потеря любви – это все равно потеря. Разрыв с Марком научил меня лишь одному: я слишком доверчива и все равно продолжаю надеяться. Надеяться на любовь, даже если она причиняет боль. Эдмон мог бы сказать, что в этом моя сила. Но, сидя на перевернутой корзине из-под муки, с залитым слезами лицом и ноющим от боли сердцем, я чувствовала себя потерянной.
* * *
Эдмон уехал домой в три часа, оставив Фила и меня заканчивать рабочий день, с тем чтобы закрыться в пять часов. Без пятнадцати пять дверь открылась и вошел Уэстон.
У меня учащенно забилось сердце. Невозможно было не заметить, как возмужал Уэстон после тренировочного лагеря. Он и прежде был физически крепким, но сейчас, одетый в черные джинсы, черную рубашку и черную куртку, он выглядел совершенно иначе. В нем появилось что-то кошачье – грация и сила, а также новая, опасная красота.
– Привет, – сказал он.
Как обычно на его лице не отражалось никаких эмоций, брови чуть-чуть нахмурены. Внезапно меня это взбесило. Я злилась из-за непредсказуемого молчания Коннора. Злилась из-за всех этих глупых войн, идущих в мире. Злилась на фермы, дела которых идут из рук вон плохо, на которых у фермеров случаются сердечные приступы. Злилась из-за своих бесконечных слез. И меня злило, что Уэстон такой красивый, что я смущаюсь, глядя на него; хотелось дать ему пощечину или поцеловать, чтобы стереть это каменное выражение с его лица…
– Привет, – ответила я, отгоняя от себя последнюю мысль. – Хочешь чего-нибудь?
– Я хотел поговорить. Если ты свободна.
– Я свободна, мы уже закрываемся. Кофе?
– Не сегодня.
Он прошел к своему обычному столику в углу. Я последовала за ним, на ходу развязывая фартук. Уэстон подождал, пока я сяду, потом тоже опустился на стул и сложил руки на столе, переплетя длинные пальцы. Я попыталась представить, как эти руки держат оружие. Вот Уэстон тщательно прицеливается в другого человека. В душе вновь всколыхнулись грусть и страх, к которым примешивалась злость на Коннора и Уэстона. Как они могли подвергнуть себя такой опасности?
– Хотел тебя увидеть, – тихо проговорил Уэстон. – Поговорить с тобой. Мы давно не разговаривали.
– Ты, должно быть, очень занят сборами.
Он кивнул.
– Нам с Коннором нужно уложить кучу вещей.
– Правда? Укладываете вещи? – спросила я, криво усмехаясь. – Ну да, это же серьезная работа, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Поэтому от Коннора нет ни слуху ни духу?
– Нет, – произнес Уэстон тихим, напряженным голосом.
Я покачала головой и затуманенным от слез взглядом оглядела соседние столики.
– Чувствую себя так, будто катаюсь на американских горках, хотя вообще не хотела идти на этот аттракцион. Но я уже села в вагончик и еду. Вверх, вниз. Выше, ниже. А теперь я не могу сойти.
– Я понял.
– Неужели? – рявкнула я и вскинула руку, не дав ему возможности ответить. – Не важно. Прямо сейчас я не хочу о нем говорить.
– Понял. Я пришел сюда поговорить с тобой. Как твой отец? И ферма?
– Папе лучше, но он еще слаб. Не знаю, станет ли он таким же сильным, как до сердечного приступа. Ему ведь делали шунтирование. А ферма переживает трудные времена.
– Расскажи.
– Тут особо нечего рассказывать. Обычная история, каких множество. Дела идут плохо, долгов куча, банк лютует.
