– Ma chère, я бы сказал, что у тебя такой вид, словно ты на распутье и не знаешь, в какую сторону пойти.
Я хотела было протестовать, но вместо этого кивнула.
– Вы правы. Мне нужно принять кое-какие решения по учебе и…
– И…
– Насчет парня, с которым я встречаюсь.
Я собралась с духом, ожидая реакции Эдмона, и невольно засмеялась, когда тот ахнул и схватился за сердце.
– Я так и знал. Тут замешана любовь. – Он запел отрывок из арии Пуччини, который я уже слышала, подхватил меня на руки и закружил. – Учеба… – Он поставил меня на пол и сделал кислое лицо. – Тут я тебе не помощник. Но коль скоро дело касается любви, я скажу тебе то, что знаю, ma chère. В любви нельзя принимать решения. – Он постучал себя по лбу. – Можно только слушать свое сердце.
– Мне действительно нравится этот парень, – признала я. – Мне бы хотелось думать, что между нами есть нечто особенное, но…
– Но?
– Что, если я ошибаюсь?
Эдмон улыбнулся, и под его густыми черными усами блеснули белые зубы.
– К сожалению, тут никогда нельзя быть уверенным, пока не отдашь свое сердце. Вера. Вера и любовь – это мука и вода. Они нужны друг другу, чтобы склеиться, верно?
– Наверное.
Один раз я доверилась Марку, отдала свое сердце, а он выбросил его в помойку. Возможно, с Коннором мне стоит быть практичной. Умной. Тогда я буду в безопасности.
Это Коннор предложил в следующую субботу посетить музей Эмили Дикинсон.
С одной стороны, у меня в голове не укладывалось, что здоровенный бейсболист может читать печальную поэзию Дикинсон и интересоваться ее музеем.
С другой стороны, я чувствовала, что, вполне возможно, Коннору это нравится, просто он предпочитает никому не показывать эту часть своей натуры.
Возможно, мы оба проявляли нерешительность, но мне определенно требовалось немного времени, чтобы все обдумать.
Я достала телефон и написала сообщение Коннору.
Привет. Я не смогу пойти с тобой в музей в эту субботу.
Его ответ пришел через несколько минут, когда я ехала на велосипеде по Плезант-стрит, залитой лучами угасающего солнца.
Какой облом. Встретимся позже в баре «У Янси»?
Нет. Не думаю.
Пауза. Потом:
Все в порядке?
Я прикусила губу. Как же ответить? Вот он, источник моей тревоги. Ничего не в порядке, но ничего плохого тоже не случилось. Мое сердце словно раскололось пополам, как и говорил Эдмон.
Я страшно занята из-за своего гарвардского проекта. Мне нужно посвящать ему очень много времени.
Ладно. Но твой визит на День благодарения все еще в силе?
Я остановилась и прислонилась к высокому дубу, не выпуская из рук руль велосипеда. Коннор постоянно говорил про этот праздник. Мысль о знакомстве с его родителями мне льстила, и все же эта встреча казалась мне преждевременной.
Не уверена. Я посмотрю, что смогу сделать за эту неделю, и дам тебе знать.
Хорошо.
Извини.
Все в порядке, написал он.
Поговорим позже?
Конечно.
И больше ничего.
– Черт.
Я пошла дальше, но нервное напряжение никуда не исчезло, в животе будто затянули тугой узел. Такие вопросы нужно решать лицом к лицу, а не по телефону.
Коннор?
Прошло долгих десять секунд, а потом:
Отем?
Он был так мил, что у меня на душе стало немного легче.
Ты дома? Могу я зайти? Чтобы поговорить?
Я здесь, написал он. Заходи.
Хорошо, скоро буду.
Увидимся.
* * *
– Привет, – сказал Коннор, открывая мне дверь. Он был в пижамных штанах и футболке с V-образным вырезом, хотя был вечер воскресенья. Юноша наклонился и поцеловал меня в щеку. – Тут бардак. Рамона приходит по вторникам.
За последний месяц я несколько раз заходила к ним в квартиру, но надолго никогда не оставалась. Уэстон перестал со мной разговаривать, только цедил сквозь зубы «привет» и «пока», так что, когда он был дома, я неизменно чувствовала себя незваной гостьей.
Несмотря на предупреждение Коннора, в большой квартире царил почти идеальный порядок – все благодаря приходящей уборщице, которой платили Дрейки. Легкий беспорядок присутствовал разве что на обеденном столе, да еще на журнальном столике стояли коробка из-под пиццы и пара пустых пивных бутылок. На экране огромного телевизора застыла поставленная на паузу игра «Мэдден».
– А Уэстон здесь? – спросила я. – Мне хотелось поговорить наедине.
– Ушел бегать, – ответил Коннор, потом хитро улыбнулся. – Мне уже пора бояться? Позвонить ему, чтобы вернулся?
«Господи, он такой очаровательный».
Я мысленно встряхнулась, чтобы не поддаваться сексуальности и обаянию Коннора.
– Бояться нечего… Вообще-то… – Я вздохнула. – Теперь, когда я здесь, я не знаю, что сказать. Зато, уверена, стоит мне выйти за порог, и все нужные слова сразу всплывут в памяти.
Коннор обнял меня за талию.
– Может, тебе не стоит уходить. – Он наклонился и мягко поцеловал меня в губы. – Останься, – прошептал он.
– Я хочу остаться, – ответила я. – Но, Коннор…
Он снова меня поцеловал, на этот раз сильнее, и я почувствовала, как пол уходит у меня из-под ног. Я ухватилась за его крепкие предплечья, а ладони Коннора уже ползли по моей спине вверх. Его пальцы запутались в моих волосах. Тут зазвонил его телефон – классический сигнал, – и очарование момента было разрушено.
– Черт, это мои родители. – Коннор выпустил меня и, подойдя к кушетке, взял телефон. – Подожди, я только узнаю, чего они хотят.
Я кивнула, пытаясь отдышаться после поцелуя. Обычная улыбка Коннора сменилась гримасой, словно он собирался с духом.
– Привет, пап. Как дела?
Он поднял вверх указательный палец и, глядя на меня, одними губами проговорил: «Извини, подожди», а потом вышел в другую комнату. Кухня вся блестела – хромированная, серая, очень мужская. Я вспомнила машину Коннора, новенькую и дорогую. Очевидно, отчасти цена всей этой роскоши заключается в том, что Коннор никогда не может переключить звонок родителей на голосовую почту.
Я налила себе стакан воды из крана над мраморной раковиной (настоящее произведение искусства) и села за обеденный стол. Тут моя придирчивая натура дала о себе знать: разложенные на столе бумаги магнитом притягивали мой взгляд, они так и просили, чтобы кто-то взял их и сложил аккуратной стопкой.
