– Ну вот, теперь я украсил им волосы, и тебе придется взять его с собой. Если я все еще буду жив, когда ты будешь выходить замуж, я с честью проведу тебя к алтарю и даже снова заправлю его тебе в прическу. Даю слово. А до тех пор положи его в какое-нибудь надежное место и время от времени вынимай, чтобы вспомнить эти славные времена, что мы провели здесь, в этом месте.
Она обхватила его руками за талию и обняла так крепко, что это чуть не вызвало у него новый приступ кашля.
– Обязательно, дядя Сед, я обещаю, и большое тебе спасибо.
– Я просто передаю то, что когда-то передали мне, – прошептал Сед и погладил ее по голове.
Когда она наполнила две чашки сладким чаем и ушла, он закрыл сейф и сел на табурет.
– Что ж, Энни, это две из четырех моих вещей. Я сказал тебе, что если почувствую их готовность остаться здесь, то подарю каждой из них что-то от моей семьи. Хоть мы и не кровные родственники, но все же… только не ворчи. Я уже слышу, как ты начинаешь читать мне нотацию, что не обязательно быть родственником, чтобы стать для кого-то дедушкой. Для меня это самая настоящая отрада.
У двери послышался крик Харпер.
– На стоянке паркуется битком набитый фургон, поэтому я пришла на помощь. Мы готовы к обеденному наплыву?
– Горячие булочки можно доставать из духовки через пять минут, – крикнул он. – Остальное можно уже подавать.
Глава двадцать четвертая
Воскресное утро ознаменовалось недолгим проливным дождем, но после полудня выглянуло солнце, принеся с собой влажность и тепло. Местных жителей, казалось, ничуть не волновала мокрая трава, ведь можно было наконец-то позагорать под летним солнышком. Народ весь день бегал в магазин за холодными напитками, пивом и закусками.
Около часа дня Тауни принесла свой обед и взяла шоколадный батончик с пепси, прежде чем отправиться в прачечную. Дана только закончила обедать, как увидела Седа, который выглянул из-за занавески над дверью, отделявшей его маленькую каморку от магазина.
– Я перепачкал себе всю рубашку подливкой, так что пришлось ее переодевать. Решил зайти и выпить чашку горячего шоколада, пока народу поубавилось и Харпер может какое-то время справиться без меня. – Сед положил на стойку большую сумку, подошел к автомату и нажал на нужную кнопку, чтобы налить в бумажный стаканчик обжигающе-горячий шоколад. – Запиши это на мой счет.
– Не буду. Для тебя здесь все бесплатно, – сказала Дана, покачав головой. – Заходи сюда за стойку и садись на этот табурет. Я помню эту сумку. Бабушка раньше хранила в ней фотоальбом. Насколько я помню, там лежат фотографии ее, дедушки и тебя, когда вы были детьми.
– И много фотографий твоего папы, а потом еще больше ваших в детстве. Когда ты родилась, бабушка купила фотоаппарат получше, и каждое лето, после того как вы все уезжали, мы вставляли в этот альбом не меньше одной пленки. Она называла распечатанные фотографии настоящими и любила только их, а все эти электронные технологии не признавала.
– Можно мне взглянуть?
– В любое время, когда захочешь. С этого дня он твой. Ты, наверное, знаешь, как делать эти всякие копии, если твоим сестрам тоже захочется иметь эти фотографии, но я хочу, чтобы альбом был у тебя. Энни тоже этого хотела, так что отказа я не приму, – сказал он.
– Я и не против, – сказала Дана.
Она вытащила толстый альбом из потертой бархатной сумки черного цвета и открыла его на первой странице. На фотографии трое маленьких детей стояли перед большим деревом. Сед провел указательным пальцем по щеке Энни.
– Это дерево росло вон там, на середине озера. Когда мы играли в прятки, то прислонялись к его стволу и считали.
– Бабушка рассказывала мне эту историю. Ее папа пришел за ней, чтобы забрать домой на ужин. Он взял с собой фотоаппарат, чтобы сфотографировать собаку, которую только что завел. Бабушка не хотела идти, тогда ее папа взял и сделал ее снимок для альбома. Она сказала, что тогда у нее альбома-то и не было. Она начала его вести, когда отец проявил те фотографии.
Дана листала страницы и наблюдала за тем, как она и ее сестры растут прямо на глазах. Рассматривая альбом, она окунулась в воспоминания о каждом проведенном лете, но сейчас ей было просто радостно осознавать, что альбом сохранился.
– За последние десять лет там появилось не очень уж много новых фотографий, – сказал Сед. – Несколько снимков Брук и парочка с Харпер и Тауни, но ты это исправишь, – он допил свой горячий шоколад и соскользнул с табурета. – Нам с Энни доставляло большое удовольствие вспоминать счастливые моменты из этого альбома.
Она обогнула стойку и обняла его.
– Дядя Сед, для меня это очень много значит. Я буду его беречь и рассказывать Брук и моим внукам все истории, которые смогу вспомнить про эти фотографии.
– Именно этого я от тебя и хочу, – сказал он.
– И спасибо тебе за то, что подарил Брук тот гребень. Для нее это настоящее сокровище, – поблагодарила его она и снова обняла. – Ты для нее больше, чем дедушка, да и для меня тоже, и я надеюсь, что когда-нибудь ты поведешь ее к алтарю.
– Как ты себе это представляешь? Старый негр и этот прелестный ребенок, облаченный в белый атлас?
Дана обняла его за плечи.
– Я представляю себе дедушку и роскошную невесту. У них обоих доброе сердце и душа.
– Ты ходишь в розовых очках, девочка, – усмехнулся Сед, выходя через парадную дверь.
Вернувшись к первой странице альбома, Дана очень внимательно рассмотрела фотографию бабушки, дедушки и Седа, на которой они были совсем маленькие. Забавно, что она видела эту фотографию так много раз, но до этого момента не замечала, что Энни держит на ней Седа за руку.
* * *
Лето прогоняло весну с глаз долой. Доказательством тому было полное отсутствие даже легкого ветерка в тот воскресный вечер, когда Ник появился на крыльце Тауни. Она надела милый сарафанчик в цветочек с открытыми плечами и собиралась взять с собой тонкий свитер на случай, если похолодает.
– Ты похожа на ангела, – прошептал он, протягивая ей букет полевых цветов, перевязанный красивой желтой лентой.
– Они прекрасны. Проходи в дом, а я пока поставлю их в воду, – сказала она, жестом пригласив его войти.
Он вошел в комнату и снял кепку. Ее взгляд задержался на мягких темных волосах, видневшихся в вырезе рубашки в том месте, где были расстегнуты две жемчужные пуговки, потом скользнул вниз до его стройной талии и остановился там. На серебряной пряжке его ремня было выбито изображение индейца на лошади. Когда она поняла, что разглядывает его неприлично долго, то моргнула, подняв глаза наверх, и увидела, что он улыбается.
– Конец тропы. Так переводится надпись на пряжке.
Она резко развернулась и пошла в ванную за стаканом, принесенным из кафе, чтобы он не увидел, как она покраснела.
