В ту среду она старалась – Бог тому свидетель, – она старалась изо всех сил. Она приклеила на лицо улыбку и шутила с постоянными посетителями кафе, но к концу дня ее ноги налились свинцом, и она еле дошла до своего коттеджа через лужайку. Она прошлась по комнате, налила тройную порцию «Джека» и поставила стакан на тумбочку.
– Я не стану тебя пить, – сказала Харпер. Она задерживалась взглядом на янтарной жидкости каждый раз, когда проходила мимо. – От тебя мне только хуже. Бабушка, я чувствую, как стены смыкаются вокруг меня. Я не так хороша, как мои сестры. Они могут управлять этим местом без меня, и они заслуживают того, чтобы поделить все пополам, а не отдавать мне свою часть. Я должна собрать вещи и уехать.
Слезы не могут утопить демона. Они только его злят. И все же, в тот вечер по щекам Харпер текли слезы, и она беззвучно рыдала. Наконец она вытащила из шкафа чемодан и бросила его на кровать. Ей оставалось только бороться или убегать, но чтобы бороться со своими сестрами, она должна была им во всем признаться. Легче было убежать и начать все сначала.
Так ты позволишь этому страданию внутри управлять тобой и просто уйдешь?
– Я не могу с ним бороться. Оно сильнее меня, – возразила она голосу в своей голове.
Но разве оно сильнее твоих сестер и Седа?
Харпер подняла чемодан и швырнула его через всю комнату. Он с грохотом ударился о дверь, и вся одежда разлетелась по комнате. Кружевные трусики повисли на вентиляторе на потолке, а бюстгальтер приземлился прямо на лампу рядом с кроватью.
– У тебя все хорошо? – спросила Тауни, без стука открыв дверь. – Боже Всемогущий, Харпер! Кто устроил в твоей комнате этот бедлам?
– Убирайся! – закричала Харпер и швырнула в сестру плюшевого пасхального кролика.
Тауни поймала его в воздухе.
– Да что с тобой такое? Ты что, пьяная?
– Нет, это мне уже не поможет. Мне пора уходить. Сердце подсказывает мне, что уходить не нужно, но разум говорит, что я не могу здесь оставаться, – сказала Харпер.
Она опустилась на пол, вытянула свои длинные ноги и положила на них голову. Тауни схватила телефон и нажала на кнопку, чтобы позвонить в дом.
– Дана, скорее в коттедж Харпер. Она не в себе, и я не знаю, как быть.
Через несколько секунд Сед, Брук и Дана вошли в комнату вместе с Тауни. Собравшаяся вокруг нее толпа снова напомнила Харпер о том дне, когда она поставила свою подпись на тех бумагах. В зале было полно незнакомых людей, когда она подписывала документы на удочерение, которые предоставляли той милой паре право держать ее ребенка, ухаживать за ней, когда она болела, подбадривать ее, когда она делала свои первые шаги.
– Открой глаза, дитя мое, – попросил Сед, дотронувшись до ее плеча.
– Уходи, – всхлипнула она.
Сед сел на пол и обнял ее.
– Мы не можем уйти. Я рядом. Всегда был и всегда буду.
Она приоткрыла глаза, чтобы посмотреть на Дану и Тауни, сидящих на полу перед ней, а затем Брук обошла ее с другой сторону и обняла ее вместе с Седом. Она была недостойна заботы своих сестер, любви Седа, и уж точно не заслуживала заботы своей любимой племянницы.
– Через сколько времени он придет? – прошептала Тауни.
– Можете идти. Со мной все нормально. – Она снова закрыла глаза и прижала голову еще ближе к коленям.
В комнате собралось уже слишком много людей, и ей совершенно не хотелось, чтобы явился кто-то еще и задушил ее объятиями до смерти.
– Пять минут, – ответил Сед.
– Он ей не родня. Это мы должны о ней позаботиться, – сказала Дана.
– Но ему нужно здесь быть, – прошептал Сед. – А до тех пор мы просто с ней посидим.
– Я не стану говорить со священником, – пробормотала Харпер. – Богу на меня наплевать.
– Энни сдерет с меня шкуру и пришпилит ее к большой сосне, если я позову священника, – усмехнулся Сед. – Милая, никогда не сомневайся в том, что Господь тебя любит. Мы с Энни много лет назад узнали, что можем почитать нашего Бога, не заходя в здание церкви.
Брук села с другой от нее стороны и крепко сжала ее руку.
– Поговори со мной, тетя Харпер. Это потому, что мне не понравился Пэйтон?
– Он здесь ни при чем, – всхлипнула Харпер.
Этого ребенка не должно здесь быть; нельзя, чтобы она видела ее такой слабой. Она должна быть сильной ради своей племянницы, но все силы ее покинули.
– Я здесь, – раздался низкий голос у двери.
Она смотрела в глаза Уайатту, пока ее сестры, племянница и Сед выходили из комнаты.
– Зачем ты пришел? – спросила она. Ее голос звучал так, словно он доносился из глубокого колодца, хотя ведь именно там находилось ее сердце, а значит, и вся она сама.
Он поднял ее с пола и отнес на кровать.
– Сед мне позвонил, и хорошо, что он это сделал. Тебе больше не нужно делать это в одиночку, – прошептал он, прижавшись к ее волосам, а затем уложил ее и вытянулся рядом, крепко прижимая к себе. – Почему тебе сегодня так тяжело?
– Меня накрывает в день ее рождения и четвертого апреля – в день, когда я подписала документы на удочерение, – сказала она, захлебываясь слезами. – Но я больше не хочу убегать. Я надеялась, что здесь будет легче, но мне так тяжело это пережить, Уайатт.
– Я знаю, милая, – прошептал он. Его теплое дыхание проникло в ее ухо и коснулось самого сердца, растопив часть ледяной тьмы, таящейся там. – Скажи мне, что делать.
Она еще теснее прижалась к его телу.
– Просто обними меня. Не уходи.
– Я никуда не уйду, – заверил он ее.
Мигающие цифры показывали, что было ровно пять часов, когда она проснулась; ее ноги переплелись с ногами Уайатта, и они оба были полностью одеты. Трусы по-прежнему висели на вентиляторе, а ее чемодан валялся там же, где упал, когда она его бросила. Но это был новый день, и рядом с ней спал Уайатт. Так почему же эта безобразная черная туча все еще висит прямо над ее головой?
Она выползла из кровати и направилась к входной двери. Идти босыми ногами по холодному твердому гравию было малоприятно, поэтому она ступала крайне осторожно, пока не дошла до травы. Прохладная роса покрывала каждую травинку, и ей казалось, будто она прогуливается по мягкому бархатному ковру до самого берега озера. Она присела и стала вытягивать вперед ноги, пока они не погрузились в прохладную воду.
Перед ее мысленным взором возникла огромная церковь в Далласе. Купель для крещения была богато украшена, а за ней располагалась стена, расписанная изображениями деревьев и цветов. На ней было белое одеяние, и священник произнес, что она оставляет в воде все свои грехи и родится заново, как только поднимется из воды. В свои десять лет она часто задавалась вопросом, каково же было воде держать в себе грехи стольких людей и куда она девается, когда священник выдергивает пробку и сливает ее. Смывается ли она в реки, где грехи пристают к людям во время купания?
