Публика с коктейлями заполонила весь зал. Все смотрели в дальний угол, словно ждали, что вот-вот выйдет оратор и произнесет речь. Я жался в своем закутке, еле выдвинул стул. Вдруг позади меня взревела труба, затрещал ей в такт малый барабан. И электрогитара с примочкой. Джаз, но не самый простой – для искушенного слушателя. Публика гикала и аплодировала. Я привстал на цыпочки, чтобы хоть что-нибудь разглядеть.
В дальнем углу выступало трио. Трубач в длинной белой блузе и темных очках выводил визгливую мелодию. Ему аплодировали со всех сторон. Я закрыл ноутбук и стал искать глазами официанта. Труба все надсаживалась. Официант оказался далеко, и ему было не до меня. Оставлять деньги на столике не хотелось, и я стал пробираться сквозь толпу любителей джаза. “Разрешите… простите… разрешите… простите…” Нарастал глуховатый рокот барабана. И уже почти у кассы в меня врезался тип в тугой джинсовой рубашке, с двумя бокалами мартини. Содержимое бокалов выплеснулось на прическу его спутницы. Та обернулась ко мне, взбешенная и мокрая. Я, должно быть, извинился, но вряд ли она услышала. “Ты что, охренел?” – взвилась она, когда я протискивался мимо. Труба завывала как безумная. “Эй, чувак, с тебя два мартини!” – проорал тип. Я еще раз извинился. Скорей бы заплатить – и прочь отсюда. Добравшись до кассы, я сунул под бокал две купюры, убедился, что бармен заметил. Вдруг меня толкнули в спину:
– Эй, мудила! Извинись хотя бы перед моей девушкой!
Кажется, я кивнул. Кажется, что-то промямлил в ответ. Хотелось улизнуть без шума. Барабан чуть не лопался от натуги. Надрывно визжала труба. Когда я проталкивался к выходу, у меня вырвали ноутбук. Я обернулся – парень в джинсовой рубашке держал его над головой, как трофей. Пригвоздил меня взглядом – и хрясь его об пол! Треснул пластик, полетели осколки. Труба продолжала меня терзать. Я бросился вперед. Парень попятился. Я схватил его за ворот, тряхнул хорошенько. Он заскользил, упал.
Я опустился на четвереньки и полез под стол за ноутбуком. Но едва стал подниматься, как парень был уже рядом. Двинул меня в лицо коленом, и я осел на пол. Знакомая острая боль пронзила щеку. Эта боль будто хотела до меня достучаться. Я прислушался. Боль нашептывала мне: скорей отсюда! Я кое-как поднялся на ноги, изо рта стекала струйка крови. Я утерся рукавом. Время действовать для меня не пришло – пока. Отец раздавил бы его как муху, а я только кивал да мямлил: “Ухожу, простите, ухожу”. Он опустил сжатые кулаки и отступил с гордым видом. Толпа глазела на меня. Трубач выжидал, прижав к груди инструмент. Барабанщик застыл с палочками в руках.
– Ладно, дайте ему пройти. С дороги, пропустите его! Дайте пройти!
Толпа расступилась передо мной. Я, пошатываясь, вышел за дверь.
Следовало поехать в больницу, но я поплелся домой. В городе царило непривычное спокойствие. Челюсть ломило. Доковылял до перекрестка, дождался, пока на тусклом светофоре загорится зеленый. Передо мной на повороте притормозил блестящий внедорожник, в открытое окно высунулся человек: “Давай в травмпункт, приятель! Смотреть на тебя страшно!” И загоготал, да так заразительно, что прохожие рядом со мной подхватили. Я чуть не умер от стыда. Вспомнил про ноутбук, оставшийся на полу в кафе, – там вся моя сегодняшняя работа, нигде больше не сохраненная, там все мои фотографии, видео, документы.
Когда я вернулся в бар, то своего обидчика не увидел – вход загораживала толпа, и в окно его тоже было не разглядеть. Кругом толклись люди, дергались под музыку, к стойке за выпивкой тянулась очередь. С подбородка у меня капала кровь, глаз начал заплывать. Дождусь, пока он выйдет, решил я. Главное – вернуть ноутбук. Я уселся на крыльцо соседнего здания, обшарпанной маникюрной студии – навес обсижен голубями, окна разрисованы розовым, – я смотрел, как люди входят в бар и выходят, и гнев мой разбухал все сильнее. Движение на Первой авеню не утихает и ночью, сквозь гул моторов было почти не слышно джаза. Просидел я там часа полтора, не меньше, губы от крови почти слиплись. Наконец он вышел – в мятой, взмокшей джинсовой рубашке, под руку с рыжей девицей. Они смеялись, перекрикивались с кем-то внутри, я расслышал конец анекдота. “Не парься, чувак!” – крикнул он, пятясь. “До вторника, Фредди!” – отозвался кто-то. “Вот, говорила же я, не придет он!” – хихикнула его подруга. И когда они сворачивали за угол, я увидел у него под мышкой свой ноутбук. Как так можно – избить человека и взять на память его вещь? И как можно это стерпеть? Эта мысль ошеломила меня, привела в ярость. Я бросился вдогонку.
По прямой, будто вычерченной по линейке улице они выписывали загогулины, пьяные от коктейлей и друг от друга. Девушка запустила руку в задний карман его летних брюк. Я сбавил шаг, держась от них чуть поодаль, не зная, как быть дальше. Лицо ныло нестерпимо. Они шли мимо ресторанов, тату-салонов, миновали кошерный рынок. Я тащился следом по авеню А, через два перекрестка на север; наконец они нырнули под строительные леса на Двенадцатой Восточной, где гигантские опоры будущего многоквартирного дома были обшиты фанерой и обмотаны пленкой. Неживой свет ртутных ламп во временном переходе. С улицы не видно, что творится внутри. Впереди никого. Оглядываюсь – ни души. Я ускорил шаг. Нас разделяло лишь несколько метров. Под мышкой у него торчал ноутбук, что подогревало мой гнев.
– Эй! – Я налетел на него. – Ты Фредди, да?
Он растерянно оглянулся, и я схватил его за горло, да так, что он дернуться не мог. Щетина впивалась мне в ладонь, шея изгибалась под моей рукой, прочная и в то же время податливая. Я толкнул его, прижал к доскам, впился в него свирепым взглядом, ноутбук упал на бетон. Его подруга визжала, молотила меня по спине кулаками. Я не обращал внимания.
– Пусти его, гад! Пусти, мать твою! Я полицию позову!
Меня остановил особенный, затаенный страх в глубине его зрачков – он, конечно, меня узнал, понял, зачем я пришел, и чувствовал за собой вину; но, думаю, это еще не все. Наверняка он почуял, что будь моя воля, я бы его придушил.
Я подался вперед, дыша ему в лицо:
– Комп я забираю. Понял?
Он лишь моргал.
– Если не отдашь добром, будет хуже, Фредди. Это я тебе обещаю.
Он что-то прохрипел.
Я сильней стиснул горло:
– Все ясно?
– Да, пусти его, все он понял, – вмешалась его подруга. – Боже! Ты совсем трехнутый? – Она нагнулась, подняла ноутбук. – Вот, забирай. Пусти его!
И я отпустил.
Всю дорогу до дома у меня тряслись руки. Я долго стоял перед зеркалом в ванной, сплевывал кровь, промокал рану ватными шариками с антисептиком. Выпил две таблетки обезболивающего. Одна сторона лица распухла и сделалась сливово-синей, глаз заплыл. Я не узнавал себя в зеркале. Бросив окровавленную одежду в бельевую корзину, я вышел в прихожую, где у дверей рядом с ковриком лежал ноутбук, поднял и осмотрел его на кухне под лампой. На корпусе глубокие вмятины, динамики разбиты, но комп был жив. По очереди всплывали окна, что были открыты, когда я опустил крышку. Я включил его в сеть и, пока он тихонько гудел, загружаясь, заварил себе чаю, плеснул в чашку бренди на два наперстка. Когда я снова глянул на экран, открылось окно с видом студии в Среднем Манхэттене. Я долго смотрел на него без единой мысли, боль по-прежнему донимала. Таблетки не действовали. Я переставил курсор в строку поиска, подвигал туда-сюда мышкой. Положил руки на клавиатуру. Передо мной расстилались дороги. Дверь заблокирована.
