– Взаимно, – отозвался я. – Спасибо, что выкроили время.
– Да что вы! Мне приятно куда-то выбраться, вздохнуть свободно. Нас сейчас держат на коротком поводке.
Официант усадил ее. Она по-прежнему всматривалась в меня.
– Вас даже пообедать не отпускают? – удивился я.
Она взяла меню.
– Отпускают, конечно, но когда доходит до генеральных репетиций, то лучше держаться в радиусе мили. В случае чего прискачет ассистент режиссера, на аркане тебя притащит. Одно плохо, здесь поблизости нет…
– Что будете пить? – спросил официант.
– Мне бы просто воды. В графине давно меняли?
– Когда я пришел, он уже тут стоял, – сказал я.
– Тогда лучше сменить, – попросила она официанта. – И можно пару ломтиков лимона? Ну, знаете, на блюдечке. Я имею в виду, что в графин их класть не надо.
Официант, кивнув, удалился.
– Надеюсь, вам здесь нравится, – сказал я. – Лондон я знаю плоховато.
– А я как раз собиралась сказать, что место вы выбрали идеальное. В этих краях негде нормально поесть, но если мне некуда деться из Ватерлоо, то я обычно прихожу сюда. Из среднего пошиба заведений это лучшее.
– Вот и хорошо. Отлично.
Она с улыбкой взяла меню.
– Будем обедать как следует или мне ограничиться кофе с большущим тирамису?
– Мне все равно. Смотря сколько у вас времени.
– Гм… насколько вы голодны?
От волнения я не чувствовал, голоден или нет.
– Пожалуй, голоден.
– А если точно? На восемь баллов из десяти? Или на шесть? – Она пробежала глазами первую страницу меню и скривилась. – Лично я – этак на четверочку. У нас за кулисами ходила по кругу посудина с маленькими такими пончиками, и я штук сто, кажется, умяла. Когда волнуюсь, ем всякую дрянь, а перед этим спектаклем у меня мандраж жуткий. Обойдусь, наверное, одним капучино. Но вы на меня не смотрите, не стесняйтесь.
– Хорошо. – Я решил заказать то же, что и она. Пусть она не чувствует ни малейшего неравенства между нами, да и не хотелось мне затягивать беседу дольше, чем ей хотелось бы.
Вернулся официант с графином воды и нарезанным лимоном. Она попросила капучино покрепче и прибавила:
– Сверху посыпьте его шоколадом. Взбивайте секунд двадцать. И еще, пожалуйста, тех маленьких итальянских печеньиц на блюдечке – ну, вы понимаете…
– А вам, сэр?
– Мне, пожалуйста, то же самое.
– А поесть? – Он обиженно заморгал – можно подумать, меню он составлял лично.
– Нет, прошу прощения, – отозвался я.
Ева рассмеялась.
– Ни к чему извиняться, вы ничего заказывать не обязаны. – Она проводила взглядом официанта, уносившего наши меню. – Если вы пришли на выставку, вас же никто не заставляет покупать Джакометти, так? Довольно с них и открытки. Так что пусть не играют на вашем чувстве вины. – И она, сощурившись, снова вгляделась в мое лицо. – Я в ваши годы тоже плохо знала Лондон. Когда в первый раз сюда приехала одна, то глянула на карту метро и со страху чуть не описалась. Со мной и сейчас так бывает иногда, хоть и живу здесь уже лет сто. Но с годами забываешь, до чего Лондон огромный.
– Да. Я здесь бываю, конечно, но театральный район обхожу стороной. – В горле у меня вдруг пересохло.
– Ясное дело, – кивнула она, – понимаю. – И долила воды из графина себе и мне. Я отпил глоток. – Если вас удивляет моя стрижка, это для роли. На самом деле мне хулиганский стиль не близок.
– А по-моему, вам идет.
– Спасибо на добром слове. Такой они придумали приемчик. Если пьеса слабая, сделай что-нибудь из ряда вон, так они мыслят. Посмотрим, сработает ли.
– А роль интересная? Я имею в виду, ваша.
– Не знаю. До сих пор пытаюсь понять свою героиню.
– Я думал, до премьеры осталось всего ничего.
– Да, с четверга закрытые прогоны. Понимаю, это мой просчет, но дело в том, что меня от пьесы с души воротит, честное слово. Сюжет избитый, так и тянет переписать все мои реплики. Героиня моя только что вышла из тюрьмы и не знает, как дальше жить. Местная шайка считает ее доносчицей, покоя ей не дают. Въезжают в ее квартиру, и никак от них не отвязаться, и она вынуждена себя продавать, чтобы от них избавиться. Как это называется? А, ну да – под прикрытием. Не стоит тратиться на билет, вы уж мне поверьте. Такую пьеску мог бы накропать какой-нибудь старый итонец, чтобы сойти за передового, за гуманиста. Поймите меня правильно, я рада, что мне работу предложили, мне она нужна как воздух. Мне сейчас все равно где играть, лишь бы главная роль. Вдобавок я давно ждала случая подстричься покороче. – Она неловко хохотнула, взяла ломтик лимона и принялась чистить. – Я вас совсем замучила своей трескотней? Простите, не знала, чего сегодня ожидать, и… Господи, как же вы все-таки на него похожи! Смотрю на вас и вижу… вы поняли. – Уронив в бокал ломтик лимона, она слизала с пальцев сок. – Даже жутковато.
– Не надо ничего объяснять, – отозвался я. – Я благодарен за то, что вы пришли, и все.
– Что ж, не стоит благодарности. Скажу вам честно, я о нем мало что помню. Наверное, старалась вычеркнуть его из памяти – думаю, как и все мы, да? Но попробую вам помочь. – Она сняла зубами шкурку со второго ломтика лимона, сплюнула. – И вы, надеюсь, перестанете заваливать письмами беднягу Ричарда, он к своей почте очень трепетно относится.
Ричард – ее агент. За полтора года я отправил ему пятнадцать писем, все с одной и той же темой: “Для Евы Килтер”. Первое я набирал на едва ворочающемся компьютере в местной библиотеке; несколько недель корпел над черновиком, не зная, как упомянуть об отце и при этом все не испортить, – чего доброго, подумает, будто я одержим жаждой мести. В итоге решил написать просто и доверительно: “Я всего лишь хочу задать вам несколько вопросов о моем отце. Тяжело дальше жить в неведении, мне пригодилась бы любая информация о нем, даже самая незначительная”. Месяц прошел, а ответа все не было, и я отправил другое письмо, и третье. Текст я всякий раз менял, и чем дальше, тем настойчивей звучали в нем нотки извинения. Последнее письмо я отправил из интернет-кафе возле школы, где мальчишки из местного шахматного клуба рубились в “Халф-лайф”. Пока я стучал по клавиатуре, рядом со мной паренек мочил направо и налево американский десант из однозарядной винтовки.
Дорогая Ева, надеюсь, Вы простите мою настойчивость. Я все еще верю, что когда-нибудь мы с Вами поговорим, но если Вы решили окончательно забыть о моем отце, я все пойму (я бы на Вашем месте так и поступил). Он так исковеркал мне жизнь, что я до сих пор не знаю, как стать счастливым вопреки всему. Чувствую, что разговор с Вами – даже минутный, по телефону, – мне бы очень помог. Прошу Вас, ответьте и сообщите, найдется ли у Вас немного свободного времени. Простите, что снова Вас побеспокоил. Всего доброго, Дэниэл Джаррет.
