– Папа. Его нашли?
– Честно скажу тебе, Дэниэл, подробностей я не знаю. Идет следствие, вот и все, что я могу тебе сказать. Но я узнаю, хорошо? Спрошу у сержанта.
– Он хотел ей позвонить на мобильник и договориться, где встретиться.
– Тоже уточню у сержанта.
– А можем мы ей позвонить, прямо отсюда? Номер я помню. Мне нужно знать, что у нее все хорошо. Нужно знать, что она…
Констебль Миллен сжала мое колено.
– Сейчас, дружок, лучше нам с тобой подождать, а полиция пускай работает. Положись пока что на нас.
Ничего не сказали и врачи “скорой”. Измерили мне температуру, пульс, осмотрели руку, спросили, хватит ли у меня сил дойти до машины, – я ответил “нет”. Но от всех моих вопросов они отмахивались (“Солнышко, моя работа – руку тебе перевязать. Больше ничем помочь не могу, к сожалению”) и ссылались на полицию (“Полиция разберется, не волнуйся”). Меня усадили в кресло-каталку и повезли по коридору, а оттуда – во двор, по усыпанной гравием дорожке, мимо сараев. Собаки лежали во дворе мертвые, с вываленными языками, возле их ног белели номерные таблички размером с бумажник. Меня побыстрей провезли мимо. Полицейские в форме опечатывали овчарни. Другие, в синих комбинезонах, с огромными фотоаппаратами, шли к сеновалу. Бритые верзилы в форменных рубашках оглянулись на меня. Подъездная дорожка была пуста, но у ворот стояли в ряд машины с синими мигалками. За ними – “скорая”.
– Побудь здесь с врачами, Дэнни, – сказала констебль Миллен. – А я за вами следом поеду, хорошо? Попробую что-нибудь для тебя разузнать, дружок. Постараюсь. – Она тронула меня за плечо и устремилась к другим людям в форме.
Снова встретились мы через час, в больнице. Она зашла ко мне в одноместную палату следом за долговязым очкастым полицейским. Форменную куртку он нес через плечо, продев в петлицу палец, как школьник, оставленный после уроков. Он сел в ногах моей кровати и представился: инспектор Барбер, из сыскной полиции Камбрии.
– Можешь звать меня просто Грэм. – Он улыбнулся. – А с констеблем Миллен ты уже знаком. – Он улыбнулся и ей. – Что ж ты не сядешь, Дэзи? Не люблю, когда над душой стоят.
Она принесла себе стул, указала на мой гипс:
– Сколько тебе его носить?
– Шесть недель, – ответил я.
– Не так уж и долго. – Она подмигнула: – Сможешь еще на лошади кататься!
Барбер смотрел, как она устраивается на стуле. Потом скрестил длинные худые ноги, поддернул брючину.
– Итак, – заговорил он, поймав мой взгляд. – Итак… – И тут уверенность будто покинула его. Он еле слышно откашлялся. – Начнем с того, что я старший следователь по делу твоего отца, – то есть мне поручили разгребать весь этот кавардак. Многое мы уже знаем, но неизвестного еще больше, и честно скажу, Дэниэл… как тебя лучше называть – Дэниэл или просто Дэн?
Я пожал плечами.
– Честно скажу тебе, Дэн, то, что мы успели узнать, очень печально и не укладывается в голове, но чтобы выяснить остальное, мне нужна твоя помощь. – Он отвел глаза – оглядывал палату, кровать, больничную мебель, лишь бы не смотреть на меня. – Я говорил с врачами. У тебя обезвоживание и трещина в локтевом суставе, но серьезных повреждений нет. Когда мы узнали, у всех у нас от сердца отлегло. О тебе многие беспокоятся. Твоя бабушка, по-моему, уже сюда едет. И мы ждем не дождемся, когда тебя отпустят домой. Но констебль Миллен считает… – Он умолк, глядя на ее туфли. В глазах у него стояли слезы. – Констебль Миллен говорит, ты спрашивал про маму, и я… – Он выдохнул, стал тереть глаза за стеклами очков. – Мне очень жаль, Дэн. Мы в полиции ко всему привыкли, но иногда бывает сложно держать чувства в узде, прости меня. Это самая тяжелая часть моей работы. – Он протер очки платком и вновь нацепил на нос. Констебль Миллен, глядя на него, качала головой, поджав губы. – Словом, я должен тебе сказать, что твоих маму с папой нашли вчера поздно вечером в Одлеме. Это к югу отсюда, в Чешире. Уборщик из дома престарелых позвонил по 999. Он увидел их в поле, услыхал шум. Около половины одиннадцатого. И когда подоспела местная полиция… там, в поле, нашли два тела. Очень горько все это тебе сообщать, Дэн, но твоих родителей больше нет. Их нашли мертвыми. Мне очень, очень жаль. – И он умолк, будто предлагая мне выплакаться, излить горе, но я онемел.
Нет, я все сразу понял – понял, едва он сел на мою кровать. Наверное, мне хотелось замкнуть боль в себе, обособить, схоронить поглубже, чтобы не заразить ею других. Придушить ее, пока не разрослась.
– Дэн, как ты, милый? – спросила констебль Миллен. – Ты понял, что произошло?
Надо было выплеснуть горе тогда же, но я не смог.
⇒
Польза от моего внимания к деталям была лишь в одном: я осознал, сколько в жизни необратимого. Одно время, в отрочестве, я был прямо-таки одержим расследованием, изучал стенограмму заседания суда, пытаясь найти в этом успокоение. Я затаил обиду на бабушку с дедом за то, что не пустили меня на суд, – меня будто обокрали, но чего именно меня лишили, я до конца не понимал. Пожалуй, определенности. Возможности услышать, как обличают отца – безжалостного негодяя. И я потребовал все доступные документы. Изучил материалы, собранные полицией (дело находилось в юрисдикции двух графств, но следствие велось в Камбрии, где нашли больше трупов). Проштудировал все показания, письменные и устные, в том числе мои собственные. Казалось, это не мои слова – изложенные официальным языком, они стали чужими, звучали по-взрослому; читать показания других свидетелей было ничуть не легче. У Деклана Палмера нашлось что сказать о “неофициальной” работе отца на съемках “Кудесницы” и о причинах увольнения, и многое из того, что он говорил, лишь запутало дело; Келли, официантка из “Поваренка”, подтвердила, что пепельницу мой отец украл у них; два охранника с Йоркширской телестудии объяснили странное поведение отца и почему был аннулирован его пропуск; подруга Хлои рассказала о “романе” Хлои с отцом; уборщик из дома престарелых – о выстрелах и криках, о странной машине, брошенной на Викаридж-лейн. Были и другие свидетели. Я думал, если разобраться, где, когда и как, то можно хотя бы отчасти понять почему. Но чем больше читал, тем больше убеждался: поступки человека не исчерпываются фактами.
Скажем, тело моей матери обнаружили в 3,7 метра от тела отца. Угрожая ружьем, он вывел ее на середину поля, велел опуститься на колени и выстрелил ей в лоб (почему?). Затем отступил на несколько шагов (почему?), сам встал на колени и пустил себе пулю под подбородок. Расстояние достаточно близкое: судмедэксперты обнаружили осколки его скуловой кости в тканях ее лица. Опознали обоих не по фото, как происходит обычно. Маму опознали по зубам, отца – по отпечаткам пальцев. Полиция Западного Мидленда сличила их с отпечатками, взятыми у него в двадцать лет, когда его задержали за драку (почему?) в центре Ковентри в ноябре 1979-го, – единственный в его жизни арест. Такие подробности узнаешь во время расследования. И они не дают никакого утешения.
⇒
