– Ты этого не отрицаешь, – возразил отец. – Ты им сказал про нас, да? Говна ты кусок!
– Эй, думай, что несешь! Я тебе только что помог – помнишь?
– Да уж! Тоже мне помощь!
– Не вали на меня. У тебя был план. И он не сработал. И точка.
– Да, а все потому, что ты на меня настучал. Пошел к Палмеру и все ему выложил.
– К Палмеру? К Палмеру?! Ох и занесло тебя, дружище! Спустись на землю.
– Так ты не отрицаешь?
– Это не я, не я, не я! Доволен? Этого ты от меня добивался?
– Да. Хотя и не верю тебе нахер.
– Тормози.
– Нет.
– Тормози!
– Нет!
Тут Кью-Си вскочил, уцепился за отцовский ремень безопасности, натянул его, как корабельный канат, а другой рукой схватил отца за горло.
– Тормози, мать твою! Сейчас же!
Я услышал будто со стороны свой робкий голос: “Не надо, Кью-Си! Пустите его!” – а сам словно прирос к сиденью. Скорей бы все кончилось. Пусть он сожмет чуточку сильней, пусть отец потеряет сознание, мы вылетим на встречную полосу, врежемся в барьер. И если повезет, я очнусь на больничной койке, а мама будет за мной ухаживать.
Но тут мы сбавили скорость. Свернули на боковую дорогу, въехали на заброшенную стоянку рядом с бывшим салоном ковров. На окнах магазина недавно побелили рамы, стекла были в разводах. Отец почему-то заехал в нишу прямо у входа, примяв крапиву на обочине. Я поймал в витрине наши смутные отражения.
– Если уберешь от меня свою лапу, Кью-Си, – прохрипел полузадушенный отец, – я тебя выпущу.
– Только глупостей не наделай.
– Например?
– Даже не знаю. Просто не натвори ничего.
– По правде, я вообще не знаю, что теперь делать.
– Да уж.
Кью-Си ослабил хватку. Отец выбрался наружу, постоял возле машины. Его лица было не видно, только фигуру да розовые кулаки, упертые в бока.
– Эй, выпусти меня!
Кью-Си забарабанил по стеклу. Я ждал, что он выскочит, едва откроется дверь, но он не двинулся с места. Замер, не спуская с меня глаз, и отец распахнул перед ним дверь по-шоферски. Сквозь стекла пробивались слабые лучи северного солнца.
– А раньше он был хороший малый, твой отец. Он был хороший. – И, обреченно вздохнув, Кью-Си стал выбираться из машины. – Ты осторожней с ним, Дэн, а?
Теперь и он меня бросит, подумал я. Его не удержать. Но едва его ноги в красных кроссовках коснулись бетона, Кью-Си обернулся:
– Погоди, не нравится мне все это. Я должен знать, что ты собираешься делать, Фрэн.
– Я думал, ты хочешь выйти, – сказал отец равнодушно.
Кью-Си снова уселся.
– Да, но сначала я должен узнать, куда ты собрался.
– Я и сам не знаю пока.
– Что ж, тогда, – ответил Кью-Си, – я не могу его с тобой оставить, какое-никакое созвание во мне есть.
– Да неужели? – Фрэн Хардести расхохотался. – Это мой сын! Ты кто, соцработник, чтобы за ним присматривать?
– Кто-то же должен о нем позаботиться.
– А я, по-твоему, не забочусь?
– Ты сейчас не в себе.
– Повторяю – ты не соцработник.
Силуэт отца колыхался в витрине. Из-за причудливой игры света он будто парил над землей. Чуть поодаль отражался недостроенный жилой дом, весь в лесах. Я мог бы до него добежать, если бы додумался выскочить из машины. Мог бы добраться до “Метрополя”. Но мне не пришло в голову спасаться бегством.
Кью-Си сказал:
– Это твоя война, Фрэн, а его не впутывай.
– По-твоему, я сейчас с кем-то воюю?
– Сейчас нет. Но я знаю, куда ты намылился.
– И куда же?
– К Хлое.
– Вылазь из машины. Осточертел ты мне.
– Не-а, я остаюсь.
– Ну ладно, как хочешь. Но куда мы, туда и ты.
– Идет.
Отец скрежетнул дверцей. Плюхнулся на водительское кресло и повернул зеркало заднего вида, чтобы видеть Кью-Си.
– Кстати, умник, – сказал он, – не созвание, а сознание. И дверь я опять заблокировал.
– Трогай давай, – пробурчал Кью-Си. – Твои спектакли уже в печенках сидят.
– Да-да. – Пристегиваться отец не стал. – И руки не прячь, чтоб я их видел.
Когда он заводил машину, я спросил:
– Кто такая Хлоя?
Мой вопрос ему как будто понравился.
– Хлоя – это та, из-за кого мы здесь застряли. – Он потянулся к бардачку. – Надоело здесь торчать, да, Дэн?
Некоторые дома уязвимее прочих. Дом, что снимала Хлоя Каргилл, стоял на верхушке холма, откуда сбегала вниз улица. Одноквартирный дом, примыкающий к другому такому же, с большой остекленной верандой и двускатной крышей; смежный дом был похож на него как близнец, но опрятней – беленые стены, черные водосточные трубы, ухоженная живая изгородь из бирючины, а на Хлоиной половине облупленная бежевая штукатурка, шаткий водосток, запущенный газон. И дом этот, увы, стоял первым в ряду. Южная сторона выходила в переулок, а через дорогу тянулись в ряд типовые домики; их задние окна, забранные решетками, смотрели на дощатые сараи, вымощенные плитняком дворики, гаражи. Вдоль дороги росли деревья и буйные кусты. На перекрестке одиноко торчал фонарь, разбитый, без лампочки. Переулок утопал в сорняках, тут и там на гравии блестели лужи; вряд ли им пользовались, чтобы срезать путь, разве что мусоровозы подъезжали напрямик к бакам. В тот раз я, конечно, ничего этого не заметил, но потом рассматривал фотографии в газетах – и еще раз повторю: некоторые дома уязвимее прочих. Большинство людей при виде частного дома на тихой загородной улочке представляют, как поселились бы в нем, как расставили бы мебель, поменяли занавески, посадили цветы, перекрасили стены. А я, когда смотрю на дом, прикидываю, какие в нем есть уязвимые места и как ими можно воспользоваться, – иначе уже давно не могу. Теперь для меня всякий дом способен превратиться в дом Хлои.
⇒
Когда мы туда приехали, небо хмурилось не по-летнему, на ветровом стекле блестели капли. Отец поставил машину прямо у ворот, на боковой дороге, тоже гравийной. Было не понять, есть ли кто-нибудь дома – бамбуковые шторы на веранде опущены, занавески на окнах задернуты. Но отец истолковал все по-своему.
– Что ты собираешься делать? – спросил Кью-Си, когда замолчал мотор и наступила тишина. – А вдруг ее нет дома?
– Дома она, – сказал отец.
– Откуда ты знаешь?
– Все шторы задернуты. Она их открывает только перед уходом. – Он рванул дверную ручку. – И ты сидишь в машине. Хотел поиграть в счастливую семью? Отлично. Теперь ты нянька. – И вылез, не успел Кью-Си и слова сказать.
