Кэссиди рассмеялась.
– Эзра, – протянула она, – это заметили все.
Я наклонился и положил на ее голову венец из цветов, на секунду задержав ладони на волосах. Наверное, стоило поднять ее лицо к своему и поцеловать, но я этого не сделал. Я не понимал, ждет ли она этого поцелуя или просто хочет посмотреть, осмелюсь ли я на него. И не хотел этого выяснять.
Вместо этого я рассказал Кэссиди, как жил все это время после аварии. Как почти две недели пролежал в больнице, пока одноклассники заканчивали одиннадцатый класс; как пропустил выпускной бал, выборы в ученический совет и гавайскую вечеринку; как первая операция не помогла и мама плакала, узнав, что мне предстоит еще одна; как мой тренер по теннису, придя в больницу, ругался в коридоре с отцом, обвиняя меня в случившемся; как мои так называемые друзья вместо того, чтобы навестить меня, прислали подписанную ими дрянную открытку; как доктора пришли ко мне с таким убитым видом, будто собирались сказать мне, что я никогда не встану с инвалидной коляски, а оказалось, что я не смогу больше заниматься спортом; как ужасно было возвращаться в школу к ребятам, которых я знаю с детского сада, когда единственное, что изменилось – я сам, когда я больше не понимал, кто я есть и кем хочу быть.
После моего признания Кэссиди мгновение молчала. А потом сократила расстояние между нами и коснулась губами моей щеки. Ее губы были холодны от диетической содовой, и поцелуй длился всего один миг. Но она не отстранилась после него. Наоборот, села вплотную ко мне и положила голову на мое плечо. Я чувствовал трепетание ее ресниц на своей шее.
Мы некоторое время просто сидели так, тихо дыша, слушая гул машин на Юниверсити-драйв и журчание ручейка.
– У Мэри Оливер есть одно стихотворение, – произнесла Кэссиди. – Я знаю, ты не любитель стихов, но это тебе понравится… по крайней мере его конец.
И она зачитала его, не поднимая головы с моего плеча:
Скажите, что мне нужно сделать еще?
Не всё ли в этом мире быстротечно и бренно?
Скажите, что вы сами будете делать
Со своей упоительной и бесценной жизнью?
Мы смотрели на ручей. Парочка на другом берегу собрала вещи и пошла прочь.
– И какие же у меня варианты? – спросил я.
– Дай мне проконсультироваться с оракулом, – задумчиво отозвалась Кэссиди и, наклонившись вперед, сорвала травинку. Внимательно рассмотрела ее в своей ладони, словно читая по ней мое будущее. – Ты можешь испустить варварский визг над крышами мира… или покориться пращам и стрелам яростной судьбы… или наслаждаться моментом… или плыть прочь из тихой гавани… или искать новый мир… или не дать погаснуть свету своему
[21].
– Я, вообще-то, рассчитывал на ответ попроще: стать доктором, адвокатом, руководителем, – рассмеялся я.
– Вот честно, Эзра, – Кэссиди поднялась и смахнула с джинсов траву, – с таким образом мыслей тебе из паноптикума не сбежать.
13
ВЕЧЕРОМ Я ВЫВЕЛ КУПЕРА на прогулку, прошелся с ним к уличному тупику и побросал ему мяч. Это, конечно, ничем не напоминало наши с ним пробежки по туристическим тропам, но Купер все равно очень радовался. Он даже погонялся за диким кроликом, хотя вряд ли самому кролику пришлась по вкусу такая игра, а точнее – охота за ним в виде игры.
Когда я вернулся с Купером домой, мама сидела за кухонным столом с чашкой чая, листая телепрограмму, будто у нас нет на телевизоре опции «по запросу» и доступа к телевизионному архиву.
– Где ты был? – спросила она.
– В конце квартала. – Я налил в миску Купера свежей воды. – Покидал ему мяч.
– Ты спустил его с поводка? – ужаснулась мама. – Эзра, на улице темно! Его могла сбить машина!
– Это вряд ли. Я играл с ним в тупике.
– Следи за своим тоном, молодой человек.
– Прости. – Я достал из кладовки чипсы и открыл упаковку. – Будешь?
– Мне уже поздно есть. Неси их к столу и расскажи мне о школе.
Я сразу же пожалел о своем набеге на кладовку.
– В школе все нормально, – ответил с набитым ртом. – А вот печенья – мрак. Я думал, это шоколадные чипсы.
– Рожковые. Они полезнее. Как тебе уроки?
– Тоже нормально. Мне нужно, чтобы ты подписала разрешение на мое участие в дебатах. В следующие выходные проходит турнир в Сан-Диего. Туда надо ехать с ночевкой.
– Выездное мероприятие с ночевкой? – Мама покачала головой. – Даже не знаю, милый. У тебя же по субботам физиотерапия.
– Я позвоню доктору Левину и перенесу наш сеанс, – терпеливо сказал я. – И это не выездное мероприятие, а турнир. Я – член команды по дебатам.
Купер скулил, выпрашивая чипс, и я посмотрел на него красноречивым взглядом: «Поверь, ты этого не хочешь».
– Твои друзья из ученического совета вступили в дискуссионный клуб? – обрадовалась мама.
– Нет. – Я еле сдержал ухмылку при мысли о Джимми Фуллере, нашем спортивном посреднике, или Тиффани Уэлс, отвечавшей за общественные мероприятия в компании моих новых друзей. – Меня попросил присоединиться к команде Тоби Элликот. В этом году он ее капитан.
– О, Тоби! Давненько я не видела этого мальчика. – Мама закрыла телепрограмму, наклонилась над столом и понизила голос до шепота: – Скажи мне, он гей?
Я подавился рожковым чипсом.
– Мам!
– Что? Мне просто интересно, милый.
Я в шоке таращился на нее. Подобные вопросы вот так, в лоб, не задают.
– Ты подпишешь разрешение или мне попросить об этом папу? – надавил я на нее.
– Оставь бумаги на стойке, я их утром подпишу. После школы могу отвезти тебя в «Нордстром».
Я только встал из-за стола и при упоминании магазина застыл как вкопанный.
– Тебе ведь нужен костюм для дебатов? – продолжила мама, свыкнувшись с новым положением дел. – Заодно подкупим тебе новой одежды. Джинсы теперь тебе слегка большеваты, не хотелось бы, чтобы ты наступил на них и упал.
Она улыбалась, словно времяпровождение в мужском отделе одежды в «Нордстроме» – идеальная возможность для плодотворного общения с сыном. Тут мне в голову пришла идея.
