Подходя к Седьмой авеню, мы оба автоматически поворачиваем на юг, и я понимаю, что мы так и не обсудили, куда мы пойдем после Парк-авеню. Похоже на то, когда мы с Ником держались за руки в клубе и я вела его сквозь толпу в кладовку. Каким-то образом мы оставались вместе. Теперь нас манит Таймс-сквер во всей своей красе. Внезапно наш мир оказался полон возможностей.
Мой телефон снова звонит и говорит «Папочка, папаша». Так что мне приходится ответить – я должна следовать этому правилу, если ухожу на всю ночь.
– Не против? – спрашиваю я Ника. Я и так чувствую себя не слишком хорошо из-за того, что не ответила на звонок Кэролайн, когда Ник попросил меня этого не делать.
– Давай, – отвечает он, словно понимает, что ни один звонок не разубедит меня провести ночь с ним. Я останавливаюсь под строящимся навесом, а Ник отходит к краю тротуара, чтобы не подслушивать – мне это не слишком нужно, но я все равно ценю его поступок, хотя и не уверена, что именно он говорит о его ориентации.
– Привет, папа, – произношу я в трубку.
Вот она, я, стою на перекрестке миров, среди сверкающих красно-белых неоновых огней и желтых такси, гудящего движения, пульсирующей музыки и множества людей, опасности и восторга. Но все равно, когда я слышу папин голос, мне словно снова становится пять лет и он укладывает меня спать.
– Ты в порядке, милая? У меня тут собралась странная компания из двух музыкантов и пьяной Кэролайн, а Норы нет.
– Папа, у меня все в порядке. Может, даже отлично.
– Скажешь мне, как его зовут?
– Нет.
– Планируешь скоро быть дома?
– Нет.
– Собираешься когда-нибудь снова начать меня слушаться?
– Нет.
Он вздыхает.
– Пожалуйста, будь осторожна.
Я решаю, что ему лучше не знать, что я стою на Таймс-сквер ранним утром с парнем, которого знаю только несколько часов.
– Мы с мамой позаботимся о Кэролайн. Мама сейчас делает для Тома и Скотта яичницу. Милые ребята.
– Папа?
– Да?
– Я думаю, что совершила ошибку, когда отказалась поступать в Браун.
– Да ладно.
– Не знаю, что я теперь буду делать. Все это хрень с Тэлом, вы с мамой и Кэролайн были правы, я не хочу проходить через это снова. Но я теперь не знаю, что мне делать.
– А я тебе скажу. Отправляться в Браун. Твой старик вынул из почтового ящика карточку с отказом, которую ты им отправила, после того как ты в тот день ушла. Он подменил ее на согласие и чек на сумму депозита.
Мне следовало бы быть благодарной, но я возмущена.
– ТЫ НИКАКОГО ПРАВА НЕ ИМЕЛ! ЭТО ВТОРЖЕНИЕ В ЛИЧНОЕ ПРОСТРАНСТВО! И НАРУШЕНИЕ ТАЙНЫ ПЕРЕПИСКИ – ЭТО ФЕДЕРАЛЬНОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ!
Папа усмехается.
– Чересчур серьезное. Не задерживайся слишком долго.
И он вешает трубку.
Может, мой папа – чертов богатенький хиппи, но я действительно люблю этого старого козла.
Я не могу сосредоточиться на раздумьях о папином поступке, небеса внезапно разверзаются, и на нас обрушивается адовый ливень. И что, как вы думаете, делает Ник? Он отплясывает джигу на краю тротуара, вытянув руки, он ловит капли, обратив лицо вверх. Довольный и счастливый.
Я не сообщаю Нику, что закончила говорить. Я просто смотрю на него. Некоторое время назад на Ника мне показалась очень подходящей строчка из песни Smiths «Camera Obscura», там, где Моррисси поет: «От того, что она просила у меня / под конец дня, / Калигула покраснел бы»
[23]. Похоже, мне уже становится все равно, как разобраться, натурал Ник, или гей, или что-то между. Думаю, мне понравилось бы танцевать под дождем с этим человеком. Я хотела бы лежать рядом с ним в темноте, следить за его дыханием, смотреть, как он спит, гадать, что он видит во сне, и не приобрести комплекс неполноценности, если окажется, что его сны не обо мне.
Не знаю, станем мы с Ником друзьями или любовниками, а может, он станет Уиллом, а я – Грейс
[24], что будет одновременно разочаровывающим и скучным, но кем бы мы с Ником ни стали друг для друга, это не будет – не станет – просто встречей на одну ночь.
Это я точно знаю.
17. Ник
Пою под дождем. Я пою под дождем. И это такое до жути восхитительное чувство. Нежданный ливень, я просто отдаюсь ему. Потому что, черт побери, что мне еще остается? Искать укрытие? Вопить или ругаться? Нет – когда дождь падает с неба, просто позволь ему падать на тебя, улыбайся, как безумный, и танцуй вместе с ним, потому что если ты умеешь чувствовать себя счастливым под дождем, у тебя все в жизни сложится вполне неплохо. Когда падают первые капли, она все еще говорит по телефону, а я смотрю, как она разговаривает, и она – самое восхитительно сложное создание, одновременно выражающее самые разные чувства: и сердито кричит, когда она явно счастлива, и делает вид, что слушает кого-то, когда на самом деле наблюдает, как я танцую под дождем. Потом она кладет телефон в карман куртки Сальваторе и идет ко мне. Не знаю, почему, когда начинается дождь, говорят, что небеса разверзлись – как будто они сдерживались все это время, а потом раскрылись. И вот, я смотрю на нее, а она смотрит на меня, и наступает освобождение. Я чувствую, как капли дождя насквозь пропитывают мою одежду. Я чувствую, как волосы падают на глаза. А еще я чувствую легкость, и она так чертовски прекрасна, и она приоткрывает рот, словно никак не может решиться, улыбаться или нет. Мы стоим на краю Таймс-сквер, залитой лучами света, и раскачиваемся под разверзшимся небом. Я протягиваю ей руку, приглашая на танец, и она соглашается. Так что мы остаемся на тротуаре, и я обнимаю ее за талию. Она прижимается ближе – просто глядит на меня – и хотя я не знаю, каков вопрос, я знаю ответ. И говорю: «Вот это да», – и наклоняюсь к ней, целую ее прямо на краю Таймс-сквер – так, как люди целуются на улице на прощание. Только это больше похоже на приветствие. Вот это да.
Я открываю рот, она открывает рот, и ее дыхание словно проходит сквозь меня. А ее тело, тоже промокшее, прижимается прямо к моему, и я хочу, хочу, хочу ее. Она отстраняется, чтобы посмотреть на меня, и ее глаза смеются, ее глаза серьезны, и я точно понимаю, что она чувствует. Она задает еще один вопрос, и я предлагаю новый ответ. На этот раз ее рука изгибается вокруг моей шеи, и она прижимается ко мне еще сильнее, а я еще сильнее прижимаюсь к ней. Люди вокруг – их немного, и трезвых среди них явно меньшинство – смотрят на нас, и я не могу удержаться и немного оглядываюсь по сторонам, и тут мне кое-что приходит в голову. Я говорю ей, что мне кое-что пришло в голову, и беру ее за руку. Мы сплетаем пальцы, словно изображая купол собора, и я веду ее на Таймс-сквер, под огни, мимо павильонов, пока мы не добираемся до отеля «Марриотт Маркис». Внезапно она смотрит на меня взглядом, словно говорящим: «Какого черта?» Мало какой девушке захочется изображать из себя типичного туриста из «Марриотт», стоя на Таймс-сквер. Но я говорю:
